Повесть о талантливом человеке

Посудите сами. Когда Андрей на несколько дней уезжает в Москву на пленум ЦК профсоюза, на его станках работают шесть человек в три смены. И держат конвейер на голодном пайке. А он приедет – и заготовки с рольганга как ветром сдуло. Литейщики не успевают отливать эти кожухи. Андрей уже привык к тому, что заготовки к нему поступают тепленькие, еще бурая краска на них не просохла.

Как оно получается? Андрей, со стороны посмотришь, будто играючи обтачивает за смену 120 кожухов, а сменщик – всего тридцать, и весь в поту, еле на ногах держится. А если сменщик норму наберет да плюс две нормы Андрея – вот и обеспечен конвейер кожухами. Вдвоем управляются. Без Андрея, повторяю, шестерых ставят.

Незаменимых, верно, нет. Но найти шестерых на три дня, пока Чепелев в командировке, куда ни шло. На три дня уговорить можно. А навсегда? Тут дело посложней. Охотников мало. Да и согласится кто, толк невелик.

Конечно, уволься Андрей, конвейер не остановится. Ну, неделю, две, три будут перебои. Ну, затраты подскочат. Нервотрепка захлестнет. В конце концов обойдется. Однако то важно, что так можно ставить вопрос: Чепелев и завод.

Впрочем, Андрей никуда уходить не собирается. И не капризничает, как бывает, – попробуйте, мол, без меня. Он, может быть, наоборот, слишком сговорчив. Чуть что – к нему, а он только кивнет. А то и вообще ходить не надо. Если видит Андрей, что из-за кожухов затор, и сам никуда не уйдет, хоть смена и закончилась. Будто он один отвечает за эти кожухи. У начальства два вопроса. Дали литейщики заготовки? Если дали, то второй: Чепелев на месте? Если на месте, значит, все в порядке.

– ...Пройдите, – сказала Зоя, – скоро должен прийти, обещал. Вчера приехал в первом часу, а в пять утра уже был на ногах. И сегодня неизвестно, когда вернется.

– А вы бы ему выговор.

– Что вы, – улыбается Зоя, – он не поддается. Работа у него – все. На свадьбу приглашали – не поехали. Что-то со станками случилось. Взялся было по радио вести цикл передач, на письма молодых о жизни, работе отвечать, только начал, отказался – не успевает. Мать в каждом письме об одном: Андрей, побереги себя, не работай так много. Да разве его остановишь...

Не было бы ладу в этой квартире, если бы не спокойная уступчивость хозяйки. Андрей заводной, напористый, если он чем-то увлекся, его действительно не остановишь. Не всякая жена по нынешним временам поймет такого мужа. А Зоя понимает. Не ставит условий. Не бросается в истерику. Уступает. Жалеет. Видит, что нельзя требовать от него еще чего-то сверх того, что он сам взвалил на себя.

Уже восемь часов, а Андрея нет. Пора и честь знать. Я прощаюсь.

Холодный ветер продувает проспект Комарова. Один за другим тормозят у остановки уже пустые троллейбусы.

Сердиться или обижаться? Я знаю, он не забыл, не зазнался, не пренебрег. Не пиво с друзьями пьет. Только работа. Хотя, уверен, если работа задержала, ни секунды не раздумывал, остаться или поторопиться домой. Тут для него выбора нет. Сердись или обижайся – как угодно, но его не изменишь.

Вообще-то всего ничего прошло, как мы с ним виделись. Перемен у него почти никаких. Или есть вопрос, который я ему еще не задавал? Вроде нет. Так что рассказать мне и без этой встречи есть что об Андрее Чепелеве. И в цехе у него я бывал. У станков, у «каруселей», как он говорит, его видел.

Знаю, как в первый год на часах засекал и записывал в тетрадку, сколько минут тратит на одну деталь. Как разучивал, будто танец – и перед зеркалом даже – каждое движение, чтобы, положим, не глядя протянуть руку и нащупать под рукавицей выемку на красной кнопке. Как себя изучал, свою «приемистость»: не рвать сразу, а набирать темп плавно, чтобы к обеду достигнуть пика, а то сорваться можно.

Еще знаю, что вырос Андрей в деревне, в Белоярке, у дедушки Григория Дмитриевича.

– Ну-ка, внучок, – говаривал, бывало, дедушка, – давай-ка камушки покатай.

Андрюша хватал метлу и вовсю «катал камушки». Это куда интереснее, чем просто подметать двор.

– Ну-ка, внучок, давай опилки покрошим.

Не дрова пилить приглашал дед, а опилки крошить.

Это запомнилось и осталось на всю жизнь: увлечься, чтобы не скуку и занудливость увидеть в работе, а ее красоту и заманчивость. Уметь работать. И желать работать. Вообще. Что бы ни делал. Сама работа, по сути, одна и та же, чем ни займись – столярничать ли, выслеживать ли элементарные частицы или сочинять романы. Нет такой работы, чтобы одно удовольствие. Оно, удовольствие, – в человеке...