- Завтра здесь разместят двадцать жандармов с заряженными винтовками. Первого, кто шевельнется, прихлопнут.

В этот вечер прощались недолго. Никто не пел. Теперь было не до песен. Месяцами въедалась нищета, подчиняя их себе, а они все еще надеялись. Они могли бы заработать при сборе урожая, и это помогло бы им вознаградить себя за потерянную землю. И вот теперь пришло известие, что, вероятно, не будет и заработка. Нищета, таким образом, могла свободно овладеть тем немногим, что еще оставалось нетронутым. Голод дошел до крайних пределов. Теперь не было даже травы для еды, потому что она высохла. Не было и желудей, так как они еще не созрели. Со дворов начали исчезать куры. Однажды посреди площади появилась шкура разрубленного на четыре части осла. Голова его была нетронута; она поддерживалась в воздухе палками. Под ослиной головой висел плакат: «Власти, мы съели его потому, что были голодны!» Судья и алькальд, по-прежнему ревниво наблюдавшие за чистотой поселка, пытались найти, кто были эти насмешники, не только укравшие и съевшие осла, но и выставившие его шкуру и голову с язвительным обращением к властям.

Вы, пастухи плоскогорий, иначе представляете себе голод. Вам представляются зима, слепое от вьюги небо, стаи волков, завывающих на мерзлом снегу в поисках кровавой добычи. Вы не знаете здешнего голода, высохшего на солнце от зноя. Обессиленные тела, истощенные нищетой и малярией, валяются у дверей хижин, в раскаленной тишине, под незапятнанным небом, сияющим голубизной.

Так умирают на богатой земле, под небом любовным, почти детским, прозрачно чистым! На следующий день, рано утром, прибыли португальские косцы. В поселке видели, как они шли в черных лохмотьях, с косами на плечах. Лица у них были загоревшие, словно обожженные в печи.

В поселок они не зашли, а направились прямо в заповедник, где их ждал управляющий. Они были законтрактованы. А это значит: шесть реалов - и за работу! Что же, немного, но у них не будет недостатка ни в вине, ни в холодной похлебке. Артель косцов продает себя за то, что ей дают.

Грустно бродяжничество нищеты и труда по пыльным дорогам лета, от владения к владению, а ведь именно оно дарит богатым городским сеньорам золото урожая! В первый год республики этого почти не было. Но теперь хозяева опять стали распоряжаться: они пользуются по своему усмотрению работниками, правительством, народными силами, парламентом.

Полчаса спустя по другой дороге приехал грузовик с жандармами. Они остановились в поселке, чтобы вторично убедить крестьян, что сила на стороне богатых. Быстро спрыгнув, выстроились они с винтовками в руках: кто здесь бунтует? Что же, заповедник принадлежит дону Хоакину. Он хозяин, он распоряжается им. Дону Хоакину потребовалось, чтобы жандармы охраняли уборку его урожая, и он просил губернатора об их присылке. Губернатор существует для того, чтобы служить ему. «Сколько жандармов требуется сеньору помещику? Двадцать? Да, они у меня есть, можете на них рассчитывать. Я уже знаю, что в этом поселке живут бунтовщики. А я хочу, чтобы мухи - и те сидели смирно».

И с той же легкостью, с какой прибывают заказанные у владельца виноградников двадцать корзин винограда, приехало двадцать жандармов. Они ехали сзади, охраняя порядок, а впереди шли покорные им косцы.

Начался покос.

Земли, вспаханные крестьянами поселка, дали хороший урожай. Он был там, в колосьях пшеницы. Для кого же была эта пшеница? Теперь уже не могло быть сомнений. Пшеница была для хозяина, как земля, как желуди с дубов, как свиньи, как ягнята, как все. Жандармы урезонили бы всякого, кто воспротивился бы такому порядку вещей. Вторгнуться в заповедник, пользуясь отсутствием полицейских сил, разделить землю - это что еще за закон? Собственность священна! Да, вот закон! Воровать же - преступление, и притом очень тяжелое. Берегитесь!

И, в самом деле, никто не шевельнулся. Шевельнись кто-либо - и он был бы усмирен ударом свинца. Крестьяне смотрели, сдерживая возмущение, сжав кулаки, с глазами, налившимися кровью от злобы. И это происходило на их земле, которую они разделили осенью, разделили потому, что этого не сделала аграрная реформа, и потому, что хозяин предпочитал сохранять ее бесплодной, не вспахивая, пользуясь ею только для охоты!

Одному пришло в голову пожаловаться алькальду. Выбрали делегацию, врач стал во главе ее.

- Мы пришли к вам от крестьян, - сказал он резко алкальду, - протестовать против того, что происходит. Наняли португальских косцов, тогда как здешние крестьяне умирают с голоду. Вы как алькальд должны принять меры, предупреждаем, что вы будете отвечать за возможные последствия.

Алькальд, который, будь крестьяне одни, ударил бы кулаком по столу, не осмелился этого сделать перед врачом. Он улыбнулся добродушно:

- Но, друг мой, что я могу сделать? Кто распоряжается, тот распоряжается, а мы, остальные, должны повиноваться. Я должен вам сказать - и говорю это вам как другу, - лично мне очень не по душе это приглашение косцов со стороны. Я лично полагаю, что это очень нехорошо. Но каждому свое. А вы признаете, что крестьяне поступили не лучше, когда ни с того ни с сего поделили землю?

- Нет, я и сейчас считаю, что это было правильно! Вы же видите, что благодаря этому у них был хоть небольшой заработок.

- Но именно поэтому теперь у них заработка не будет! - сказал алькальд и примирительным тоном продолжал: - Интересы хозяина должны всегда идти рука об руку с интересами трудящегося. Капитал и труд должны жить в гармонии. Вы проповедуете доктрины, которые нельзя осуществить...

- Не будем спорить об этом, сейчас не до того. Здесь речь идет о другом. Эти люди нуждаются в работе, им нужно дать ее во что бы то ни стало!

- Друг мой, слишком сильно сказано!

- Да, но еще сильнее переживаемый нами голод, - сказал Дамьян, входивший в состав делегации.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.