Платонов

– Степь наша, барышня. Зачем пришли русские? Кто голоден и ест траву родины, тот не преступник.

Впервые за двадцать три прожитых года Мария Никифоровна вплотную встречается с, казалось бы, неразрешимым противоречием. По молодости и неопытности ей все же думается, что вождь кочевников хотя и умен, но не прав, и она едет с жалобой в окружной отдел народного образования. Заведующий окроно внимательно выслушал ее. Однако вместо того, чтобы возмутиться преступлением кочевников, предложил ей перевестись на работу в еще более отдаленное село Сафута, где в отличие от Хошутова живут не русские переселенцы, а переходящие на оседлость кочевники. Недоумевающей учительнице он объясняет, что крестьяне Хошутова, понявшие на опыте пользу посадок, теперь обойдутся и без нее, сами восстановят загубленное. А Нарышкина нужнее в Сафуте, чтобы обучить культуре песков осевших там скотоводов. Сафута, ставшая оазисом, привлечет других кочевников, и риск потравы посадок в Хошутове и других селениях уменьшится.

Так Маша постигает трудную правду большевиков. Наказать нарушителей легко, но эта мера ничего не изменит по существу, лишь перенесет беду с одной группы людей на другую. То, что предлагает завокроно, рассчитано на годы, возможно, десятилетия упорного и разумного труда. Но когда в гордиев узел стянуты людские судьбы, его нельзя разрубить, ибо нельзя рубить по живому, не причинив боли и не пролив крови; такой узел можно только распутать. Это понимает героиня. Она говорит: «Ладно. Я согласна... Постараюсь приехать к вам через пятьдесят лет старушкой... Приеду не по песку, а по лесной дороге...»

Ее ответ вызывает растроганное замечание заведующего: «Вы, Мария Никифоровна, могли бы заведовать целым народом, а не школой. Я очень рад, мне жалко как-то вас и почему-то стыдно... Но пустыня – будущий мир, бояться вам нечего, а люди будут благородны, когда в пустыне вырастет дерево...»

Завокроно произносит всего несколько фраз, но в них встает живой человек, тоже, как и Маша Нарышкина, жертвующий для народного счастья чем-то сугубо личным и потому понимающий величину чужой жертвы.

У Саши Дванова из повести «Происхождение мастера» (1930) есть покровитель и наставник Захар Павлович. Имея золотые руки, отлично исполняющие всякую работу, своим умом постигая тайны механизмов, казалось, доступные лишь людям, долгие годы потратившим на книжную премудрость, этот удивительный человек «никогда ничего не сделал» лично для себя – ни семьи, ни жилища, ни собственности. Семьей его на старости лет стал сирота Саша.

После революции повзрослевшему Саше кажется, что вся мерзость навсегда оставлена в прошлом. В новом, справедливом мире, где вырваны социальные корни зла, само по себе исчезнет и зло. Но Захар Павлович

неспроста напутствует Сашу, уходящего на фронт гражданской войны: «Хоть они и большевики и великомученики своей идеи... но тебе надо глядеть и глядеть. Помни – у тебя отец утонул, мать неизвестно кто, миллионы людей без души живут, – тут великое дело...»

Пусть не сразу, но рано или поздно Дванов непременно поймет сердцем, глубоко усвоит умом всю грандиозность всемирно-исторической задачи, поставленной большевиками: вдунуть душу в миллионы людей, привыкших жить «без души», довольствуясь хлебом насущным, ничем глубоко не дорожа, ни за что не отвечая, научить их ценить жизнь, труд и талант – свои и чужие, научить работать, быть счастливыми.

Идет ли речь об инженере Федоре Евстафьеве («Фро», 1936), председателе колхоза Егоре Ефимовиче («Июльская гроза», 1936), Назаре Фомине («Афродита», 1944) или о выпускнике Московского экономического института Назаре Чагатаеве из повести «Джан» (1935), мы понимаем, что для Платонова коммунист – понятие прежде всего нравственное.

Направленный в пустыню, чтобы спасти от вымирания малочисленный народ джан, Чагатаев ощущает это поручение как сыновний долг перед матерью, перед народом, который дал ему жизнь, и одновременно перед революцией и партией Ленина. Примечательно, что повесть пишется сразу вслед за выходом романа Н. Островского «Как закалялась сталь». Назар Чагатаев – духовный брат Павки Корчагина. И дело не в том, что они принадлежат к одному поколению. Их родство – в характерах, в том, что Чагатаев служит реальному воплощению идеалов революции с корчагинской истовостью, беззаветностью и верой, что ему, как и Корчагину, ничего не нужно от Советской власти «для себя». Как и Корчагин, Чагатаев является воплощением совести трудового народа. Революционная идея для обоих существует не сама по себе – она вбирает, концентрирует народную мечту о справедливости и человечности как общем законе жизни.

И вот что главное в Чагатаеве: став волею судеб вождем малочисленного народа, он не представляет свое положение иначе, как только беззаветное служение каждому отдельному человеку. Невелика честь, словно бы говорит писатель, отдать жизнь за народ вообще, за некую нерасчлененно-безликую массу, ибо в таком служении нередко теряется грань, отделяющая тщеславного властолюбца от руководителя ленинского типа. Чагатаев готов отдать жизнь (и на деле не раз рискует ею) за каждого отдельного человека, пусть самого жалкого и ничтожного.

У рассказа Платонова «В прекрасном и яростном мире» (1941) есть второе название – «Машинист Мальцев». Образ Мальцева как бы продолжает линию мастеров-рабочих, намеченную писателем в образах Захара Павловича, отца Фроси или отца Никиты Фирсова – столяра-краснодеревщика из рассказа «Река Потудань» (1937). Но хотя помощник Мальцева Костя, от яйца которого ведется повествование, относится к своему шефу с безоговорочным восхищением, одна особенность Александра Васильевича Мальцева настораживает. Мальцев – при всей его любви к машине и к жизни – как бы равнодушен к другим людям. Он одиночка по характеру. Ему безразлично, кто у него в помощниках. Даже неважно, как помощник работает. Он сам все перепроверит, ибо в его натуре полагаться лишь на самого себя. Но такая чрезмерная самоуверенность и подводит Мальцева, когда ему внезапно отказывает зрение. Не обратив внимания на предупреждение Кости, он едва не допускает крушения поездов.

Для идеи рассказа образ Кости важен ничуть не меньше, чем сам Мальцев. Как Дванов Захару Павловичу, так Костя наследует Мальцеву в работе. Но наследование у Платонова никогда не есть простое повторение. Костя учится у Мальцева живому ощущению машины, непревзойденному умению вести тяжеловесный состав. Однако и Мальцев получает от Кости памятный урок гражданского неравнодушия, человечности, заинтересованности посторонней судьбой.

Платонов принадлежал к тем избранным художникам слова, произведения которых безошибочно узнаются по немногим наугад прочитанным фразам. У него свои слова, лишь ему присущая манера соединять их в предложения, своя неповторимая интонация, выражающая мировидение писателя, его отношение к человеку.

В неторопливой и негромкой музыке платоновского слога слиты усталость большого труда, тепло сердечного участия к простому человеку, мудрость понимания единства всего сущего на земле, мужество говорить правду, даже если она груба и страшна. Временами писатель, кажется, прикасается к волоску границы, разделяющей реализм и натурализм. Но от сбоя в натуралистическое верхоглядство его надежно охраняет почти детская целомудренность и непосредственность писательского зрения.

Хотя попытки проникнуть за видимую оболочку явлений, осмыслить их философски, открыть внутренние связи причин и следствий в жизни отдельных людей и общества в целом, вытекающие из самой сути писательского дарования Платонова, и побуждают его к рассуждениям и обобщающим выводам, он последовательно избегает дидактической, высокопарной риторики. Простоте, жизненной естественности прозы Платонов учился у Пушкина и Толстого, как учился он живой русской речи у людей молчаливых, не признающих самоценного краснобайства, для которых слово – такая же непраздная необходимость, как хлеб, работа, дети.

Будто при взгляде через увеличительное стекло, рисует Платонов стремительно краткую человеческую жизнь, неотделимую, однако, от медленного течения времени, лишенного сроков. И мы видим, что часто, много чаще, чем принято предполагать, жизнь людей есть подвиг, не только не отмеченный какими-либо внешними отличиями: наградой, почестями, славой, властью или иными личными обретениями, – но и не понимающий ценности таких обретений для обычного, нормального счастья. Аскетически скудная в своем зримом выражении, жизнь платоновского героя обычно глубока, богата и истинна по сути. Это осмысленный, нужный людям труд, соткание невидимых нравственных нитей, соединяющих сердца людей не только непосредственно, а и «сквозь души других».

Доминанту своего писательского участия Платонов определил формулой «у человеческого сердца». В молодые годы он немало сил отдал постройке в степных засушливых местах колодцев и водосборных плотин, спасающих крестьян от былой нужды и голода. Сделавшись писателем, он с не меньшим упорством пробивался в сокровенные глубины человеческой души, казалось бы. до дна испитой столетиями «нищеты, отчаяния и смиренной косности», – к живительным, никогда полностью не иссыхающим родничкам любви, доброты, сердечности, сострадания, сочувственного желания понять другого, приобщиться к делам высоким и прекрасным. Надежно и прочно укладывает Платонов слова своей прозы в душу читателя – словно заслон строит, который призван оградить человека от разрушительных внешних влияний, помочь не упустить в водосброс самое дорогое и ценное.

Гуманизм Платонова выразился, в частности, в том, что биологические потребности человека писатель отнюдь не отделяет от жизни духа, от нравственного поиска и возвышения. Так, Платонов никогда не описывает, как едят сытые, ибо для них еда уже не имеет значения первостепенности. Но он много раз описывает еду голодных.