Платонов

«Мальчик взял заплесневелый ломоть из кучки порченого хлеба; очевидно, лучший хлеб он сносил в деревню родителям, а плохой ел сам» («Происхождение мастера»).

«Затем началась еда. Люди ели мясо без жадности и наслаждения, выщипывая по небольшому куску и разжевывая его слабым отвыкшим ртом...» («Джан»).

«Каждый раз Никита приносил Любе на ужин немного пищи из столовой при мастерской крестьянской мебели; обедала же она в своей академии, но там давали кушать слишком мало, а Люба много думала, училась и вдобавок еще росла, и ей не хватало питания. В первую же свою получку Никита купил в деревне коровьи ноги и затем всю ночь варил студень на железной печке, а Люба до полночи занималась с книгами и тетрадями, потом чинила свою одежду, штопала чулки, мыла полы на рассвете...» («Река Потудань»).

«Петрушка за столом съел меньше всех, но подобрал все крошки за собою и высыпал их себе в рот.

– Что ж ты, Петр, – обратился к нему отец, – крошки ешь, а свой кусок пирога не доел... Ешь! Мать тебе еще потом отрежет.

– Поесть все можно, – нахмурившись, произнес Петрушка, – а мне хватит.

– Он боится, что если он начнет есть помногу, то Настя тоже, глядя на него, будет много есть, – простосердечно сказала Любовь Васильевна, – а ему жалко.

– А вам ничего не жалко, – равнодушно сказал Петрушка. – А я хочу, чтоб вам больше досталось.

Отец и мать поглядели друг на друга и содрогнулись от слов сына» («Возвращение»).

Особенно велико для писателя нравственное значение хлеба, в котором для него как бы концентрируется одновременно и живительная плодоро-дящая сила природы и самый изначальный, самый насущный труд – пахаря, земледельца. В рассказе «Июльская гроза», о котором К. Паустовский писал, что «ничего более ясного, классического и побеждающего своей прелестью я, пожалуй, не знаю в современной нашей литературе», даже четырехлетний Антошка, идущий с сестрой Наташей меж высокими стенами ржи с тяжело клонящимися колосьями, понимает, что «это растет хлеб, первое добро жизни, чем держатся люди».

В одной этой коротенькой фразе, не составляющей даже целого предложения, выстраивается ряд: хлеб – добро – жизнь – люди. Обозначающие простое и главное, такие слова в платоновской прозе являются опорными. На них, как на невидимом каркасе, воздвигается все произведение.

Мысль писателя никогда не отходит от них далеко, все время возвращается к ним, замыкая их во все новые и новые связи. По опорным словам, будто по вехам, можно проследить движение внутренних тем, общих для всех произведений Платонова.

«Труд есть совесть», – сказал однажды Платонов. Мало у кого из современных ему русских писателей найдем мы столь проникновенное и разностороннее осознание нравственного значения работы, вдохновенного мастерства, создающего материальную и духовную культуру и самого человека.

Смысл труда, по Платонову, постигается лишь в контексте других связей и отношений. Человек совершает свой труд не ради людей вообще, а ради тех, кто ему дорог, кого он любит. Сама любовь у Платонова не присвоение, а отдача, забота, которая возникает и усиливается по мере того, как один человек делает что-то для другого. Об этом лучше всего Платонову удалось сказать в «Реке Потудань», где чувство Никиты к Любе столь всепоглощающе огромно, беззаветно и самозабвенно, что «у него вся сила бьется в сердце, приливает к горлу, не оставаясь больше нигде». О такой любви Платонов по другому поводу однажды напишет: «Слишком интенсивное превращение животного начала в духовное – любовной страсти в чистое сердце – бывает опасным и даже гибельным». То прозаическое обстоятельство, что «Никита не может мучить Любу ради своего счастья», едва не обернулось несчастьем, трагедией для обоих.

Слабый и жалкий от любви. Никита исполнен заботы, однако, о своих еще не зачатых детях. После работы, оставаясь в мастерской крестьянской мебели, Никита с разрешения начальства делает детский столик, кроватку-качалку, стул. Даже в этом рассказе, где среди действующих лиц нет ни одного ребенка, могуче звучит тема детства.

Платонов – один из самых чутких и внимательных исследователей детства в советской литературе. Впрочем, не только особенным интересом к детству и юности как решающим моментам человеческой жизни, предпочтительным изображением молодого героя или откровенной поучительностью, но и по самому существу своего таланта, стремящегося охватить мир целиком, как бы единым, непредубежденным и всепроникающим взглядом, близок Платонов юным.

«Страной бывших сирот» назвал Советскую Россию Платонов в 30-е годы. Будто о Саше Дванове, самостоятельном, сызмала познавшем цену хлеба и людской доброты, сказал, оглядываясь назад из сороковых годов, Михаил Пришвин в повести-сказке «Корабельная чаща»: «Время народного сиротства нашего кончилось, и юный человек входит в историю с чувством беззаветной любви к матери своей – родной земле – и с полным сознанием своего культурного мирового достоинства».

Платонову пришвинская мысль органически близка. Мать – родина – отец – отечество – семья – дом – природа – пространство – земля – таков еще один ряд характерных для платоновской прозы опорных понятий. «Мать... самая близкая родственница всех людей», – читаем в одной из статей писателя. Какие удивительно пронзительные образы матерей запечатлены на страницах его книг: Вера и Гюльчатай («Джан»), Люба Иванова («Возвращение»), безымянная древняя старуха в «Родине электричества»... Кажется, в них воплощены все ипостаси материнства, заключающего в себе и любовь, и самоотверженность. и силу, и мудрость, и прощение.

Но вот строка в дневнике: «Надо относиться к людям по-отцовски». Запись чисто «платоновская». Ведь и сапожник Моисей Цвирко («Алтеркэ»), и машинист-пенсионер, отец Фроси Евстафьевой («Фро»), и старый столяр, отец Никиты («Река Потудань»), и Захар Павлович («Происхождение мастера»), и Назар Чагатаев («Джан»), и старик из дальнего колхоза, и председатель Егор Ефимович («Июльская гроза») – все они независимо от того, имеют рожденных ими детей или заботятся о чужих, памятны именно проявлениями своих отцовских чувств, в которых так много неназойливой самоотдачи, жалости, понимания, терпения!

И капитан Иванов («Возвращение»), этот обычнейший человек, плененный обычнейшими человеческими слабостями, незамедлительно вырастает в глазах читателей и в своих собственных, когда в нем пробуждается истинно отцовское чувство: щемящая, захлестнувшая все его существо жалость к детям – Петрушке и Насте, которые безнадежно пытаются догнать увозящий его поезд. Сколь ничтожна в сравнении с этим овеществленным в поступке детским страданием его ревность, боль уязвленного мужского самолюбия! И как человечен человек, которому удается коснуться другой жизни обнажившимся сердцем!