Вообще отдельного и обстоятельного разговора заслуживают талантливые поэты малых народов нашей страны, органически объединившие в себе своеобразие национальной культуры и острую, серьезную восприимчивость от великого источника русской поэзии. В этом номере «Смены» мне бы хотелось выделить из волнующей меня темы проблему издания первой книги на русском языке поэтом, уже известным у себя на родине, но в столичном издательстве дебютировавшим впервые.

В этом важном деле досаднее всего поспешность, случайность выбора, ремесленный подход к делу переводчика, которому поручена эта важная работа. Конечно же, такая книга — первая на русском языке — должна быть совместным и серьезным трудом поэтов-братьев: все начинается с кровной заинтересованности русского поэта в судьбе своего сотоварища, собрата по перу.

Я давно знаю Мушни Ласуриа — абхазского поэта, издавшего на родном языке три книги. Но вот первая, «для Москвы», на русском. Мушни не один год готовился к этому событию. Он стремился и сам постигнуть великий язык, понять его поэзию, прикоснуться сердцем к Пушкину и Лермонтову. Все произошло так, как и должно было произойти: русская поэзия обогатила абхазского поэта, решительным образом повлияла на формирование его мировоззрения, стала великим источником вдохновения, притягательным и необходимым: не так давно «Литературная газета» сообщила, что Мушни Ласуриа блистательно перевел «Евгения Онегина» и «Мцыри». Такая титаническая работа, значительно обогатившая национальную культуру, сделала для Ласуриа издание книги собственных стихотворений на русском потребностью. Ему теперь нет покоя, он жаждет увидеть и прочесть свои стихи на языке Пушкина и Лермонтова. Оговорюсь: не всегда столь серьезно складываются обстоятельства творческой жизни национального поэта, если иметь в виду эту сторону дела. И подобные обстоятельства не обязательные условия для перевода книги на русский. Но я взял пример наиболее полный и значительный для жизни современной советской литературы.

Отрадно, что Мушни Ласуриа после неторопливых и серьезных поисков нашел поэта, который, не отступая ни на йоту от оригинала, сумел средствами русского стиха выразить национальное своеобразие его поэзии. Приведу целиком короткое стихотворение о шелкопряде, переведенное, как и другие стихи, Анатолием Передреевым:

Шелкопряд своим тихим был занят трудом,

Шелкопряд поднимался все выше...

И когда себе шелковый выстроил дом,

Молча умер, никто не услышал.

Не увидел никто, куда он ушел.

Даже дома не стало — один только шелк.

Передреев понял и бережно сохранил строй почти разговорной речи, фольклорные истоки поэзии Ласуриа. Вот и хотелось бы, чтобы, берясь за перевод, русские поэты прежде всего стремились воспринять своеобразие национальной поэзии.

С точки зрения редактора...

Инна Авраменко

Мне не кажется правомерной постановка вопроса о том, когда начинается писатель: с первой книги или со второй? А может быть, с третьей? А может быть, вообще до издания книги?

Легче судить о том, когда начался писатель, имея перед собой уже многолетний путь человека в литературе. И очень можно ошибиться, когда путь этот человек только начинает.

Бывают великолепные заявки без сколько-нибудь интересных продолжений, бывают писатели одной книги, одной темы и с широким жанровым тематическим диапазоном. Бывают литературные моды и тихие, незаметные успехи. Все это, вероятно, и является частью процесса, без которого не может жить общество.

В 1938 году заявил о себе в литературе очень молодой тогда человек Леонид Жариков. «Повесть о суровом детстве» начинающего, как принято говорить, тогда литератора была опубликована одновременно в журнале «Знамя» и вышла отдельной книжкой. Она сразу же захватила сотни тысяч читателей. Потом она! была дописана, множество раз переиздана. И до сих пор с неослабевающим интересом ее читают и юные и взрослые читатели. Потом у Жарикова были другие книги, тоже талантливые, интересные, — «Снега, поднимитесь метелью», «Огни Донбасса», «Шахтерское сердце», — но говорили о Жарикове все-таки по первой книге. Но без второй, третьей, четвертой он не пришел бы через 25 лет к созданию новой повести, «Судьба Илюши Барабанова», которая так же, как и «Повесть о суровом детстве», сразу же покорила сотни тысяч читателей. И все-таки мне думается, что именно с первой книжки начался писатель Леонид Жариков.

С первой же книги «На берегу Черемушки» определилась писательская судьба Елены Коронатовой. Была она тогда комсомольским журналистом, и ее повесть дышала молодостью, комсомольским задором. И я убеждена, что если бы не было Коронатовой-журналистки, не было бы сейчас Коронатовой-писательницы. Но вот недавно в «Молодой гвардии» вышла последняя работа Е. Коронатовой — «Жизнь Нины Камышевой». И выяснилось, что именно эта книга была задумана раньше всех других книг и что раздумья над материалом этой книги привели, побудили Коронатову к писательскому труду.

Мне помнится приход в издательство ленинградца Владимира Кунина. В течение двух дней одна из редакций издательства читала только рукописи никому не известного Кунина. Одним нравилось одно, другим другое, но все сходились на том, что это настоящая литература. Кунина заставили принести все, что у него было. Много отсекли — сырье. В книгу отобрали две повести — «Хроника пикирующего бомбардировщика» и «Я работаю в такси», а также рассказы, которые составили раздел «Про цирк и не про цирк».

Работая уже над второй книгой Кунина, мы поняли, как действительно важно было ускорить его встречу с читателем. Она дала ему ощущение той огромной ответственности, которую он возложил на себя, взявшись за перо, дала почувствовать меру своего таланта и тяжесть писательского труда.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.