Есть даты, годовщины которых сердце, кипящее кровью и гневом, противится отмечать, но воспаленная память, живущая в нас, ответственность перед грядущим обязывают помнить об этих датах всегда...

Есть театральные спектакли, которые нет нужды смотреть дважды. И не потому, что они плохи. Напротив, они прекрасны. Но и за один вечер они наполняют тебя, как чашу до краев, мыслями и чувствами, разобраться в которых требуется время...

Тихие, тихие зори России...

Над узкой вертлявой речкой. Над высоким, словно золотым поречным обрывом, горделиво вытолкнувшим, как невесту на смотринах, к самому своему краю красавицу сосну.

Ласково — двигаться не хочется: спугнуть боишься — играет светлина в резных узорах густо-темной, дремлющей кроны. Сырая, прохладная трава обряжена росой — посмотришь против первых лучей, и кажется, нашел серебряный клад, единственный, неисчислимый...

Небо еще темное над головой и бирюзовое у дальней, восточной, кромки леса. Светлина разливается мягко, но властно. И краски меняются так же — от бирюзового к розоватому. И может, именно неспешность эта хранит так долго впечатление тишины и покоя, увидеть и познать которые доводится лишь на нежной и неяркой русской заре...

Наверно, это очень тяжело — умирать в такие минуты...

Об одной из русских зорь рассказал в своем спектакле Московский театр на Таганке. Это инсценировка одноименной, подкупающей лиризмом и певучестью названия — вслушайтесь только: «А зори здесь тихие...» — повести молодого писателя Бориса Васильева.

Война. Обманчива тишина военных зорь. Даже здесь, на второстепенном, почти тыловом объекте, где служат в охране старшина Васков и русские девушки в солдатских шинелях. На войне не бывает таких мест, на войне не бывает тихих зорь. В любую минуту война вламывается в судьбу человека. И потому, быть может, война, как ничто иное, проверяет цельность человеческого характера и значимость личности.

Война и женщина... Два противостоящих испокон веку понятия. Противостоящих по самой философской сути: война призвана уничтожать жизнь, женщина — создавать ее. И потому таганковский спектакль, продолжающий великую добродетель русского классического искусства, любовно лепившего неповторимые образы русских женщин, так трогает своей чистотой и искренностью, хотя в нем и найдутся моменты, которые позволят иному ханже пошамкать слюнявыми губами.

Война и женщина... Собственно говоря, они еще совсем девчонки, героини нашей истории. И Галя Четвертак, и Соня Гурвич, и Лиза Бричкина, и Женя Комелькова, и Рита Осянина. Но каждая из них волей лихой судьбины уже хлебнула полную меру жизненных испытаний. Одна осталась вдовой в первый день войны, только прикоснувшись к радости короткого предвоенного семейного счастья. Другая, детдомовка, сочинила себе маму-врача, мудрую и заботливую. Краденой любовью насытилась третья..

И так скоропалительно, безжалостно, как только может случиться на войне, пришли все они к итоговому рубежу: испытанию смертью...

Война... Она огромна с миллионными армиями. Она и мала — всего в девять граммов весом — для каждого человека. Где бы воюющий ни был, чем бы ни занимался, ему отведено свое место в событиях, неохватных по масштабности. И выстоять, сделать все, выполняя долг перед родной землей, перед своим назначением в жизни, даже ценой собственной жизни, — вот это и есть война. Судьба народная складывается из миллионов отдельных судеб. И только честное, бескомпромиссное исполнение долга каждым рождает тот великий поток, который называется народным подвигом.

22 июня 1941 года...

Тридцать лет прошло с того дня. Уже стало забываться многое из военного былого. Когда в фойе Театра на Таганке, заполненного возбужденной нарядной толпой, выходит старшина Басков с ручной сиреной и наполняет воздух тревожным ревом, люди собираются вокруг него плотным любопытствующим кольцом. На их лицах ничего, кроме будничного, спокойного удивления. А когда Басков скрывается в зале, сиреной как бы приглашая к началу спектакля, у входа, завешенного видавшей виды плащ-палаткой, в нерешительности замирают первые зрители: нелегко, боязно дотронуться рукой до предмета, столь непривычного в привычной мирной обстановке. Нелегко коснуться этого зеленого полога, ибо за ним прошлое, такое далекое, такое страшное... Но после спектакля зрители будут решительно отодвигать палатку рукой, будто предмет, ставший для них обычным в холеном уюте отдельных квартир мирного времени.

Проста и бесхитростна рассказанная Борисом Васильевым и Юрием Любимовым не пронумерованная в архивах страничка летописи великого батального подвига. Пять девушек, имена которых нам уже известны, во главе со старшиной Васковым идут вылавливать двух фашистских диверсантов. Идут в бой, идут спокойно, решительно и удивительно человечно. Как и жили...

На беду, врагов оказалось куда больше. Неравны силы. Страшно непривычно вот так сразу в бой. Да еще в какой бой! И девчонки воюют, как могут: и наивной хитростью и беспредельной самоотреченностью. Неравны силы, и нелепо гибнут одна за другой девчонки. Как реквием, как символ вечного жизненного кругодвижения вращаются зеленые доски. И в смертную минуту проходят перед каждой из девчонок сцены такой нереальной — куда как нереальнее, чем смерть, — мирной жизни. Пустяковые сами по себе воспоминания. Но для каждой они сама жизнь, за что умирают сегодня в густом перелеске между двумя топями, пытаясь задержать диверсионный отряд врага, чтобы где-то там, за топями, покойно и ритмично шли к фронту теплушки с парнями в зеленых шинелях, платформы с оружием, шли будущие поезда победы.

И невольно на память приходят прекрасные строки поэта Наума Коржавина, посвященные русским женщинам вообще и женщинам 1941 года в частности:

Столетье промчалось. И снова,

Как в тот незапамятный год,

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.