Опять звучит романс Чайковского на слова Гейне: «Хотел бы в единое слово я слить свою грусть и печаль...» И мы привычно не удивляемся, уловив русскую речевую основу романса — кто-то перевел Гейне с немецкого на русский язык. Кто? Ах, не все ли равно, скажет иной слушатель, отдаваясь, пленительному союзу поэзии и музыки: «...и бросить то слово на ветер, чтоб ветер унес его в даль». Все выше щемящий душу полет светлого желания... В безупречное изящество стиха оправлены мысли и чувства, свойственные лучшим образцам русской любовной лирики. Нестранно ли, что бесплотной, почти безымянной тенью стал для нас автор этого перевода стихотворения Гейне?

А меж тем он был не только блестящим переводчиком, познакомившим русскую читающую публику со многими поэтами самых разных времен, среди которых Анакреон Теосский, Феокрит, Шиллер, Гете, Мицкевич, Беранже, Мильтон, Гюго, Байрон. Его перу принадлежат исторические драмы, оригинальные стихи — глубокий лиризм, их искренность и ясность слога привлекали внимание Глинки, Мусоргского, Бородина, Чайковского, Направника, Рахманинова, а далеко не каждому поэту суждено быть причастным к рождению шедевров музыкального искусства. Пожалуй, нет другого поэта, чьи драмы почти без изменений легли в основу либретто опер, по сей день украшающих репертуар многих оперных театров, — это «Псковитянка» и «Царская невеста» Римского-Корсакова. Не странно ли, что такого творческого наследия оказалось мало для благодарной людской памяти о Льве Александровиче Мее, который и при жизни не был оценен по достоинству ни как поэт, ни как драматург. Мей не современен, — утверждали его современники, — даже архаичен. Основательно забытое всеми имя Мея вспыхнуло невиданным светом четверть века спустя, в 80-х годах прошлого века. Выходит полное собрание сочинений Мея в пяти томах, постановки его драм сопровождаются восторженными рецензиями. Впрочем, эти похвалы можно отнести на счет самих спектаклей, где великая Стрепетова заставляла зрителей рыдать над горькими женскими судьбами, где чаровала изяществом ума, красоты и виртуозного мастерства обольстительная александрийская премьерша Савина...

Век двадцатый оказался менее милосерден к Мею. Поначалу, правда, еще издаются собрания его сочинейий. Но. как знать, появились бы они, если бы не личный энтузиазм их редактора П. В. Быкова, понимавшего Мея, как, может быть, никто другой. «Мей — тонко чувствующий поэт, оригинальный, не похожий на других, по чистоте, образности и выразительности языка едва ли не выше всех современных ему писателей. Мей — страстный патриот в благородном и обширном значении слова, обожавший родину, глубоко веровавший в ее великую будущность, в силы нашего народа», — писал Быков в предисловии к собранию сочинений Мея, вышедшему в 1911 году. Ах, Петр Васильевич, благородная, добрейшая душа!..

И ныне еще не дождался Лев Александрович Мей той оценки, о которой мечталось его немногочисленным почитателям на заре нашего столетия. В 1947 году к 125-летию со дня рождения поэта выходит скромный однотомник. Затем, в той же серии «Библиотека поэта», небольшим тиражом выходит его «Избранное», а три года назад «Советская Россия» издает небольшой сборничек. Это все, чего удостоился Лев Александрович Мей, судьба которого являет нам пример едва ли не самый горестный того, как мы нелюбопытны и расточительны безмерно, оставляя невостребованными целые духовные миры и естественную поучительность судеб талантливых людей...

Мей родился в Москве 13 февраля 1822 года. Он рано потерял отца — обстоятельство, сыгравшее впоследствии роль более значительную, чем предполагал этот не столь уж исключительный житейский факт. Один из современников поэта вспоминал о нем: «Как человек, Мей был необыкновенно симпатичен. Он соединял в себе замечательную мягкость характера с сердечной добротой». Представим себе жизнь типичного московского дворянского семейства, обитающего в Хамовниках и состоящего из одних женщин — бабушка, мать, тетки, свояченицы, нежно привязанные друг к другу, а к сиротам — особенно. Левушка Мей рос в убеждении, что основу человеческих отношений составляют любовь и доброта. Каким необходимым было бы влияние отца, храброго участника Бородинского сражения, сумевшего бы, наверное, привить сыну качества истинно мужского характера. Возможно, судьба Льва Александровича сложилась бы по-иному. Начало этой жизни обещало так много, было таким светлым...

В 1831 году, девяти лет от роду, Мей поступает в Московский дворянский институт, где обнаруживает блестящие способности. Пять лет спустя его переводят для завершения образования в Царскосельский лицей.

Осень 1836 года стала первой лицейской осенью Мея. В тот год Лицейпраздновал свое 25-летие. Еще служили здесь некоторые из наставников лицеистов пушкинского выпуска, открывшего биографию этого славного учебного заведения: географию и историю по-прежнему преподавал И. К. Кайданов российскую и латинскую словесность — П. Г. Георгиевский, рисование — С. Г. Чириков.

Но первая лицейская осень Мея была последней в жизни Пушкина...

В то зимнее утро уже кончались занятия, лицеисты поглядывали в окна, предвкушая после чая шумную потеху на замерзшем пруду, как вдруг в класс быстрыми шагами вошел профессор Кайданов. Лицо добрейшего Ивана Кузьмича было бледно.

— Господа, — сказал он, — вчера около трех часов пополудни скончался от дуэльной раны Пушкин. Нет более Пушкина, господа!..

Мей сильно переменился. И прежде не отличавшийся смирением, он стал непременным участником всяких лицейских шалостей; все, что запрещалось предписаниями, «нарушалось им с особенным увлечением». Поэтому при знаниях, достойных золотой медали, Мей выпущен из Лицея с весьма невысоким чином IX класса. Как и Пушкин, и по той же причине. Еще одно обстоятельство связало на выпуске имена этих двух лицеистов: по существовавшей в Лицее традиции выбирать на каждом курсе наследника Пушкина на XI курсе таковым был признан Лев Мей. Но он не связывал с поэзией своего будущего, надо было думать о твердом заработке, о куске хлеба для матери и младшего брата — навсегда отзвенели «лета беспечности недавней».

Мей уезжал из Царского с грустным предчувствием, что лучше и светлее в его жизни уже ничего не будет. «Ах, милая маменька, сколь прекрасно Царское село!..»

Возвратившись в Москву, Мей поступает младшим чиновником в канцелярию московского генерал-губернатора. Восемь лет спустя выходит в отставку, так и не продвинувшись по служебной лестнице. Причина неудачи в чиновничьей карьере и самой отставки одна — поэзия. Отныне Мей намеревается жить литературным трудом. Ему кажется, что время начала новой жизни выбрано необыкновенно удачно: в 1849 году журнал «Москвитянин» печатает его стихотворную драму «Царская невеста», тогда же поставленную на сцене московского театра, а годом позже — и петербургского. Задумана другая историческая драма. Мей изучает летописи, «Историю государства Российского», послания Грозного, его переписку с Курбским. В летописях поэт обнаружил рассказ о третьем браке царя, ставший основой сюжета «Царской невесты», и о помиловании Пскова после разгрома Новгорода, претворенный в «Псковитянку». Задача перед поэтом стояла нелегкая. «В наших летописях, — писал Мей, — одни голые факты, одни описания местничества бояр, царских опал, пиршеств и т. п. и очень мало о внутренней жизни народа». Мей нашел живой, неиссякаемый и достоверный источник: народные песни. Воображение поэта дорисовало остальное. и многие сцены его драм поднимаются до высот истинной народности.

Освободившись от постылой службы у генерал-губернатора, Мей все более сближается с журналом «Москвитянин» на почве общих славянофильских воззрений. Вместе с Аполлоном Григорьевым, Майковым и Александром Николаевичем Островским он входит в состав так называемой «молодой редакции» журнала. «Москвитянин» становится популярным изданием, в котором публикуются реалистические произведения Григоровича. Михайлова. Островского. Однако торжество «молодой редакции» оказалось недолгим: издатели журнала Погодин и Шевырев. убежденные консерваторы, не могли сочувствовать новому направлению.

Надежды Мея на литературные заработки рассеялись быстро. Гонорары писателям «Москвитянин» платил грошовые. Задуманная драма из древнеримской жизни подвигалась медленно, да и стихов написано немного. В основном это цикл, обращенный к Софье Григорьевне Полянской, девице с развитым музыкальным и независимым литературным вкусом. Поэт встретил ее в 1844 году на вечере у Е. П. Растопчиной, поэтессы и хозяйки модного салона, где бывали Тургенев, Тютчев, Григорович, Вяземский, Плетнев, Островский, Щепкин...

То не была любовь с первого взгляда, еще не любовь — лишь предчувствие, неясное самому поэту, что счастья грядущая страсть не принесет. Меж тем Софья умна и не склонна к пустой болтовне, чудо как хороша собой и в светлом взоре — сочувственное понимание.

Написанные для альбома Софьи пространные «Октавы» — попытка Мея разобраться в своем отношении к ней. Портрет души не закончен, штрихи осторожны и лаконичны. И вдруг — как озарение — в более поздних стихах: «Беги ее: она любила страстно и любит страстно — самое себя...» Добрый, сердечный Мей и здесь не изменил своей натуре, сострадая неумению любить самоотверженно: «Беги ее, но... пожалей о ней».

Он и пожалел, когда шесть лет спустя после знакомства женился на Софье Григорьевне, которую светская молва причислила к старым девам. Пора успехов в обществе девицы Полянской и впрямь миновала; Мей — ныне не мелкий чиновник, а автор «Царской невесты» — представлялся завидной партией.

Положение семейного человека заставило Льва Александровича вновь искать службы. Он получает место инспектора 2-й московской гимназии. То, что он увидел, вступив в должность, потрясло его. В гимназии открыто притесняли даровитых учеников единственно по причине их бедности, в ходу были постыдные экзекуции, эконом оказался нечист на руку, многие из учителей невежественны. Новый инспектор попытался действовать в соответствии со своими должностными обязанностями — против него сразу же составилась враждебная группа во главе с директором. Через год безуспешной борьбы пришлось оставить не только гимназию, но и родную Москву. Утешал себя мыслью, что покидает златоглавую только на время, но Мею уже не суждено было вернуться в нежно любимую старую столицу. Да и жизни оставалось всего девять лет — полуголодной жизни поденщика от литературы.

Неудачи начались едва ли не с первых дней проживания в Петербурге. Стихотворную драму «Сервилия» к постановке не разрешили, а в «Отечественных записках» ее удалось опубликовать более чем через год. Впрочем, принят Мей литературным обществом довольно благожелательно, чему способствовал лицейский товарищ Владимир Зотов.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.