На реке Сирет гитлеровские танки, укрывшись в ущелье, простреливали единственное удобное место для переправы нашей техники. Наступление остановилось. Командование нашей третьей танковой армии, которую мы прикрывали с воздуха, несколько раз пробовало выбить гитлеровцев из ущелья. Ущелье бомбили с самолетов, обстреливала тяжелая артиллерия, тоже напрасно – скалы надежно прикрывали противника от ударов. Нужна была математическая точность и сложнейший маневр, чтобы сверху уничтожить «тигры». Один за другим шли к ущелью на бреющем наши ребята, «тигры» встречали их сильнейшим огненным шквалом, две или три наши горящие машины упали на берег. Настала наша очередь. Эскадрилью повел Николай Пушкин.

Его сбили у самого ущелья. Правда, тогда ему удалось спастись. Пятерку возглавил я. Понимал, что в лоб их не взять, нужен маневр. Какой? Передал ребятам: «Делай, как я», – и пошел на всей скорости к тому месту, где сидели «тигры». Взяв чуть правее, я спикировал и, упав на левое крыло, летел так, пока не вышел на танки. У меня было только одно мгновение, чтобы успеть дать залп ракетными снарядами. Я использовал это мгновение, а затем рванулся вверх. Так сделали все пять машин. Проклятые «тигры» были разбиты прямым попаданием. Наша танковая армия продолжала наступление.

Позже неподалеку от тех мест погиб мой лучший друг, Герой Советского Союза Евгений Алехнович. Он был немногим старше меня. Добро-

душный и веселый парень, совсем не умел сердиться и мастерски летал. Его знали не только летчики, но и танкисты, с которыми он любил побалагурить, и артиллеристы, которых Женя очень уважал, знали его почерк и гитлеровские летчики. Алехнович никогда не уходил от боя, он не умел этого делать. Меня связывало с ним многое. Как-то во время Корсунь-Шевченковской операции его машину зажгли очередью из эрликона. Женя дотянул до земли, выскочил из кабины и схватился за пистолет – все, что у него оставалось. Я сел рядом с ним и забрал его к себе в машину. Нас расстреливали с земли и с воздуха, но мы все-таки выбрались. После этого случая мы с Алехновичем побратались. Десятки раз летали вместе на охоту, жгли фашистские танки, бомбили батареи. Он никогда не уходил, если видел, что мне приходится туго. Даже если у него не оставалось уже ни одного патрона.

Алехнович погиб под . Краковом, выполняя разведывательное задание. Погиб, потому что хотел сфотографировать оборону фашистов на предельно низкой высоте. В этом был весь Женя. Снаряд танка ударил прямо в кабину. В те дни я летал за новой машиной в Куйбышев. А когда вернулся, Алехновича уже не было в живых. После этого я уничтожил еще около 40 танков. Я молил бога, чтобы мне попался тот, который выстрелил тогда в моего друга под Краковом.

Мы шли на запад. И у каждого города, который освобождали наши войска, мы оставляли своих товарищей. Так было до последнего дня войны. Яссы – Евгений Бураков, Бреслау – Герой Советского Союза Николай Евсюков, Николай Пушкин и Виктор Кудрявцев, Кросно – Герой Советского Союза Анатолий Кобзев и Павел Баранов, Сандомир – штурман полка Городинский... Перечисли я всех, получился бы очень длинный список. И каждого из них я знал так же, как себя.

Последние восемь боевых вылетов я сделал над Берлином. 2 мая мы расписались на рейхстаге и через несколько дней салютовали в честь Победы над фашистской Германией. Война кончилась.

В 1945 году моя мать и младший брат Сергей, освобожденные наступающими советскими войсками, оказались в районе города Зарау. Там стоял наш полк. На всякий случай мать разыскала летчиков и показала им мою довоенную фотографию: не знают ли они Ивана Драченко, он тоже летчик? Те, кто разговаривал тогда с моей матерью, знали меня не только в лицо. Да, ответили они ей, есть такой Драченко, но он совсем не похож на вашего сына. Наверное, однофамилец. Мать ушла. Я встретился с ней значительно позже. Война сделала меня непохожим на того, каким помнила родная мать.

Война кончилась. Но война осталась. В обелисках, в судьбах людей, в их памяти.

Почти вся моя дальнейшая жизнь была связана с воспитанием молодежи; окончив вуз, преподавал в вечерней школе историю. Почему историю? Наверное, потому, что всегда считал этот предмет важнейшим в сложном процессе формирования мировоззрения молодых людей. Я старался не только развить у ребят интерес к этой науке, но и сделать историю нравственным мерилом их собственной жизни. Понятно, что о Великой Отечественной войне я мог им рассказать больше, чем любой учебник, важно было не просто рассказать, оперируя данными о фронтах и армиях, а помочь молодежи понять, увидеть величайший подвиг нашего народа.

За те годы передо мной прошло очень много людей, самых разных людей, по-разному относившихся к себе и другим, к работе и учебе. Но какими бы они ни были, я, как педагог, видел и чувствовал: они гордятся историей своей страны, подвигом своих отцов и дедов, все без исключения. И эта внутренняя гордость и была тем самым объединяющим началом больших и малых, но одинаково добрых и нужных дел.

Гордость за то, что мы выстояли в величайшем испытании, гордость за Коммунистическую партию, объединившую наш народ в тот трудный час, гордость за своих отцов и товарищей, победивших фашизм, – вот могучая движущая сила, возродившая страну из послевоенных руин в кратчайшие сроки, воздвигнувшая промышленные гиганты, воспитавшая наших сыновей честными и трудолюбивыми. Я часто бывал на заводах и фабриках, где работали мои ученики, любил наблюдать за тем, как они трудятся. Я сравнивал их с нами, сравнивал их работу с той, которую делали мы, отвоевывая у врага свою землю метр за метром. Да, наша работа была труднее и опаснее, она была необходима. Поколение же, пришедшее после нас, видело в труде только созидание, но это великое счастье – созидать, любоваться на творение рук своих – было бы невозможно без того, что сделал наш народ в 1945 году, раздавив фашизм.

Как-то один из моих учеников ткнул в мои награды и спросил, много ли я имею сейчас в этой жизни. Он был в общем неплохим парнем, но у него не ладилось с учебой, и мне пришлось поговорить с ним начистоту. Он сказал, что для него хватит ста пятидесяти в месяц без всякой алгебры. А я рассказал ему о том, как в мае 1945 года мы сидели на взлетной полосе недалеко от Берлина и говорили о том, что будем делать в жизни дальше. Час назад отгремели последние выстрелы и наступила тишина, война осталась позади. И мы могли поговорить о будущем спокойно. Мне тогда было двадцать два года, но я ничего не умел делать, кроме как воевать. Немногим больше было моим друзьям – Саше Овчинникову, Николаю Киртоку, Георгию Мужникову, Аркадию Кирильцу.

Мы мечтали о том, как встретимся через несколько лет, люди важные и солидные, что, конечно, у каждого будет семья, интересная работа, дети и все прочее. Мы шутили, но за этим стояло нечто большее – жизни наших товарищей, отданные за наше мирное будущее, за будущее тех, кто останется жив, и тех, кто придет в жизнь после них. Мы знали, что такое война, и понимали, какое это великое счастье – спокойно учиться и работать, иметь семью и гулять с дочерью по воскресеньям в парке, не боясь глядеть в небо. В чистое небо.

Еще я сказал тому парню, что не все сложилось так, как мы мечтали. Саша Овчинников поступил в Военно-воздушную академию, но на пятом курсе врачи признали его больным, он получил I группу инвалидности: сказались военные контузии. Мой стрелок Аркадий Кирилец работал на заводе в Челябинске, но вскоре тоже тяжело заболел и ушел на пенсию. Из-за сильных головных болей я вынужден был оставить аспирантуру и работу над диссертацией и только после длительного лечения смог преподавать. Война оставила свой след в каждом из нас. Но мы хотим, чтобы то, что война помешала сделать в жизни нам самим, сделали бы наши дети и внуки. Это .право и есть высшая награда за наш ратный труд. Так я ему сказал. Через два года этот парень окончил школу и поступил в военное училище. Сейчас он капитан, и у него растет сын. И хорошо, если он никогда не узнает, что такое война.

...Я часто бываю в своем полку, вернее, в бывшем своем. Он носит другой номер, но на его гвардейском знамени ордена, добытые в боях нами, – ордена Богдана Хмельницкого и Красного Знамени. Похожу, посмотрю на технику, потрогаю ее руками: великое дело – прогресс. Нам бы эти машины тогда, в сороковых! Потом после занятий соберутся ребята в Ленинской комнате, и начинается: а как тогда, под Прохоровкой или под Кросно? Расскажу, помолчат, потом: разрешите вопрос? А почему вы атаковали так, а не вот так? Что ж, вопрос правильный. Потому что мы не все знали и умели, потому что возможности машин были несравненно ниже, потому что учились в бою, расплачиваясь за науку побеждать своими жизнями.

Не так давно, во время моей последней поездки в полк, ко мне подошел молодой офицер и попросил рассказать летчикам о Программе мира. Я удивился: почему я? Потому, что вы хоть и воевали, но тридцать лет прожили в мире и, наверное, как никто другой, научились ценить его. Я рассказал о моих тридцати послевоенных годах, о том, как я понимаю огромную работу нашей партии и правительства, лично Леонида Ильича Брежнева в деле сохранения прочного мира на всех континентах. Думаю, что воины, которые меня тогда слушали, знали не меньше меня. Ведь я говорил о том, что волнует сегодня весь мир, все прогрессивное человечество. Но им важно было услышать это от меня – бывшего солдата, летчика.

Через полчаса они ушли в тренировочный полет. Они учатся защищать мир. Я мысленно пошел на взлет вместе с ними...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.