К сумеркам собрались все. Пришел домой Владимир Сидорович, слесарь-наладчик колхозной фермы. Вернулись из школы младшие братья, приехал из города старший брат Александр, инженер, работающий на телезаводе, пожаловали родственники, приятели. Разговор велся серьезный — о военной службе, о мировой политике, о видах на урожай, о колхозной экономике. Сергей сидел розовый, размягший после бани с вениками, в нательной рубашке, в свитере, изредка ронял:

— А вот у нас в десантных войсках на это дело смотрят так...

Его почтительно слушали, соглашались, что, конечно, у десантных войск мнение авторитетное.

Раиса Афанасьевна, уже в праздничном платье, хлопотала у стола, подкладывала сыну то домашней колбаски, то хрустящего огурчика, то драников на сале, то рыжиков. Сергей, уже сытый, боясь обидеть мать, ел через силу.

— Завтра в сельсовет пойду, отметиться надо, что прибыл в отпуск, такой порядок, — проговорил он. — А потом в школу... По школе скучал в армии, даже странно как-то. Бывало, с уроков убежим весной на озеро, когда плотва берет, рады... А в армии вот не хватало школы. Там липы возле нее, еще мама сажала сразу после войны, большущие, мы за ними ховались, когда в прятки играли. На них погляжу... А потом Витька Долгих обещал трактор дать, они сейчас удобрение возят, поработаю в поле. Интересно механизаторское дело вспомнить.

Мать не сдержалась:

— Ну вот, не успел приехать, сразу из дому, поспал бы, телевизор посмотрел, газеты почитал...

— Успею, мам. А телевизор у нас в роте цветной, программу «Время» смотрим, так что в курсе, что в мире-то происходит.

Дядя, Иван Афанасьевич, кивнул:

— Известно. Нынче армия образованная. Телевизоры, ЭВМ, прачечные автоматические. Приборы небось сами на цель орудия наводят. Не как мы, бывало.

— И автоматика есть, верно, дядя. Но без пота солдатского и она мертва. Да одной автоматикой противника не победишь, самую трудную работу все равно личный состав выполняет...

Утром Сергей встал в шесть часов (отца с матерью уже не было — ушли на ферму), умылся под рукомойником и, надев форму, еще затемно отправился в сельсовет.

...Мы долго искали в Витебске улицу Свечкиных. Теснимая наступающими бетонными многоэтажными корпусами, улица эта удивила тишиной и патриархальностью. Неширокая, застроенная деревянными частными домиками, она затерялась среди таких же крошечных, как она, улиц. Дом Михайловых под номером 11 — голубой, ухоженный. Во дворе — асфальт, на каждом дереве в саду — скворечник, кормушка для птиц.

В доме полно гостей, и все родные люди, собравшиеся посмотреть на Ивана, посидеть по-семейному. Разговор городской — быстрый, дипломатичный, переменчивый. Сам Иван в своей комнате заводит музыку, он за столом уже насиделся. Соскучился Иван по своей комнате, по своим книгам, по настольной лампе, по старому рыжему шкафу, по расписанной чернилами гитаре. Как ни дорог и близок для иного человека его коллектив, устает он все время быть на виду (а в армии один практически не бываешь), скучает по одиночеству.

Пусть недолгим оно будет, это одиночество, пусть только час-другой, но чтобы совсем один, наедине со своими мыслями.

Мы вышли из дома с Фаиной Ивановной, бабушкой Ивана, заменившей ему рано умершую маму.

— Детство у парня, сами знаете, какое было. Иной раз набедокурит, прикрикнешь в сердцах-то, а потом самой стыдно. Подойдешь: «Прости, Ванюша, меня старую, не сдержалась». А тут и ему меня жалко: «Виноват я, бабуля, не буду больше». Одно скажу: дети на добро отзывчивы, тут главное — первый гнев перетерпеть, ну, а потом найти слово, не обидное, но чтоб дошло до детской души, откликнулось в ней. А человек, если он в доброте, в доверии живет с малолетства, худого, и взрослым став, делать не станет. Добро добро родит. А что Ваня другим помочь стремится, так это иначе разве можно. Живем среди людей. Много ли одни-то сумеем? Вспомнить хоть, после войны как было. От города нашего, считай, одни камни да головешки остались. Друг дружке люди подсобляли обстраиваться, всем миром, бывало, за день дом складывали кому-нибудь, а один разве может такое...

Еще раз думаю о том, что судьбы наших витебчан невозможно ограничить армейским кругом, они неизмеримо шире, чем представлялись прежде. От каждого из девяти тянутся нити в другую жизнь, в нашу, гражданскую. От своих ребят приходим, хотим мы этого или нет, к другим людям, к их и нашим общим проблемам и заботам. Вспоминаю, как говорили в доме у Капешко о земле-кормилице — понятии далеком, казалось бы, от армейских задач. Но как их разграничишь — ведь это все равно что вырвать корни, от которых берет начало наша человеческая нравственность, понимание себя в этом мире.

Подходит Ваня.

— Бабуля, может, пойду я? Ждут ведь меня.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.