Так мы и порешили и впервые за несколько часов позволили себе хоть немного расслабиться.
На следующий день Рэйчел рассказала нам. что произошло утром. Она встала на заре и пошла через поле к дому Анны. Когда она подошла к двери, ей почему-то стало не по себе... В ушах у нее звенел крик сестры: «Убирайся!..» Но просто стоять возле дома было бессмысленно, и она, собравшись с силами, постучалась. Ей никто не ответил. Она постучалась сильнее, так что эхо разнеслось по всему дому. Изнутри не доносилось ни звука. Тогда она страшно перепугалась и стала колотить изо всех сил кулаками в дверь и окна. По-прежнему никто не отзывался. Рэйчел решила пойти к соседке, которая вчера передавала ее записку Анне.
Валявшейся во дворе доской они с соседкой высадили окно и влезли в дом. Анну они нашли наверху, в спальне: ноги ее не доставали полуметра до пола... Она повесилась на перекладине, поддерживающей крышу...
Вдвоем они сумели снять ее и уложить на кровать. Судя по всему, она умерла часа за два до их прихода. Соседка накрыла ее простыней...
Рэйчел воспринимала все происходящее так, словно это был какой-то кошмарный сон, она почти не соображала. что говорит. Соседка взяла ее за руку, как ребенка, и вывела из дома. Когда они уже выходили. соседка случайно заметила клочок бумаги, валявшийся на столе.
— Возьми это, — сказала она Рэйчел и сунула бумагу ей в руку. — Наверняка она написала это перед смертью тебе или родителям.
Рэйчел машинально повертела бумагу в руках.
— Нет, это не... — начала было она, но вовремя спохватилась и сделала вид, что внимательно читает написанное. — А-а, да-да, верно, это для отца с матерью... Я... передам им. — И с этими словами она спрятала письмо за корсаж платья. Адресовано оно было не ей, не родителям, а инспектору.
Муж соседки проводил Рэйчел до дому, и она рассказала родителям о том, что произошло. Потом, оставшись в своей комнате одна, она прочла письмо. Это был донос на нас всех, включая Рэйчел и даже Петру. Анна обвиняла нас в убийстве Алана, потому что... Словом, она написала все, как есть. Рэйчел дважды перечитала письмо сестры, а потом сожгла его.
4
Через день-два страсти вокруг этого дела улеглись. Самоубийство Анны, конечно, было трагедией, но никто не счел эту трагедию загадочной и необъяснимой. Молодая женщина, впервые забеременевшая, у которой так внезапно погиб муж, помешалась от горя и покончила с собой — таково было всеобщее мнение, и никто не нашел ничего необычного в случившемся.
Смерть Алана так и осталась загадкой для всех, в том числе и для нас. В ходе расследования были заподозрены несколько человек, у которых были ссоры с погибшим, но ни у кого из них не было достаточно веского повода для убийства. К тому же все подозреваемые сумели доказать свое алиби.
Старый Уильям Тэй опознал стрелу, сделанную им самим, но все стрелы почти у всех в округе были сделаны им, так что это ничего не значило. Стрела была безо всяких отметин — самая обыкновенная, которых было полно в каждом доме. Конечно, появилось множество слухов: кто-то говорил, что у молодых не все было ладно в семье, что Анна будто бы в последнее время побаивалась своего мужа. К крайнему возмущению родителей Анны пронесся слух, будто она сама убила Алана, а потом повесилась, испугавшись, что ее поймают, а может, и от угрызений совести. Но об этом тоже вскоре прекратили болтать — ведь никаких реальных оснований обвинять Анну в таком преступлении ни у кого на самом деле не было. Эта смерть молодого сына кузнеца так и осталась для всех неразрешимой загадкой. Мы в страхе ждали, что кто-нибудь каким-то боком заподозрит нас, но страхи наши были напрасны: никому и в голову не пришло связать нас с этим странным происшествием. Но тем не менее все это не прошло для нас бесследно. С еще большей остротой, чем прежде, мы ощутили, по какому краю пропасти все мы ходим. Ощутили, как жизнь всех зависит от жизни каждого в отдельности.
Нам было жаль Анну, но горе утраты смягчалось сознанием того, что потеряли мы ее давно, задолго до разразившейся катастрофы. И только один Мишель, казалось, не разделял нашего относительного спокойствия.
— Один из нас смог предать!.. Смог! — задумчиво сказал он.
Проверка полей весной на этот раз обнаружила не так уж много отклонений. Во всем районе только два урожая попали в «черный список», и ни отца, ни Мортона в этом списке не было. Два предыдущих года были так ужасны, что те, кто в позапрошлом году сомневался относительно некоторых всходов, в прошлом — уничтожали все, что хоть мало-мальски отличалось от НОРМЫ. Может быть, именно поэтому нынешний урожай был почти весь нормальный. Это вселило в людей надежду, и все в округе смотрели друг на друга теперь уже не так враждебно и настороженно, как раньше. В конце мая многие бились об заклад, что процент отклонений в этом году будет неслыханно низким. Даже старый Джейкоб вынужден был признать это.
— Господь милостив, — говорил он, — он дает им последний шанс. Дай бог, чтобы они, там, на востоке, наконец, прозрели!.. Впрочем, и этим летом все может обернуться иначе, помяните мое слово!..
Но никаких зловещих предзнаменований не было. Поздние овощи уродились такими же нормальными, как и ранние злаки. Погода тоже стояла отменная, и люди перестали провожать настороженными взглядами инспектора, который теперь не ходил, повсюду высматривая отклонения, а мирно дремал на крыльце своего дома.
Для нас все было бы так же спокойно и безмятежно, если бы не Петра.
Однажды в июне, жарким, погожим днем, вдохновившим ее на очередные проказы, она ухитрилась сделать сразу две вещи, которые ей строго-настрого запрещались. Во-первых, она одна выехала на своем маленьком пони за пределы нашей фермы. Во-вторых, ей и этого показалось мало, и она поскакала не по равнине, а в самую чащу леса.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
Опыт социального исследования современной спекуляции