— Куда захочет, туда и доедет.

Поезд стал замедлять ход. Николаев протянул руку Дзержинскому, и тот пожал ее, крепко пожал, с верою. Николаев отворил дверь, запертую Сладкопевцевым, и крикнул Джона Ивановича:

— Гувернер, проводи-ка Юзефа до экипажей, неловко барину баул тащить. Дурак не заметит, умный задумается...

— Райт, – согласился Джон Иванович.

— Я в Москве еще, на Казанском вокзале, ваш прием оценил, – усмехнулся Николаев, – как надобно жандармов по иностранному обманывать.

14

Дзержинский выскочил из конки на шумной площади Старого рынка, нырнул в проходной двор, прошел систему подъездов быстро, словно час назад был здесь, спустился к Висле, бросил в тугую воду монетку (чтобы возвратиться), потом, резко повернувшись, пошел в обратном направлении: филеров не было.

(Потом Дзержинский вспомнит об этом первом варшавском дне:

– Я проверялся, не таскаю ли за собою шпиков охранки, опасаясь привести их к товарищам. Я видел сытость буржуазных кварталов и чудовищную нищету рабочих улиц, я ужасался тому, в каких страшных условиях трудились люди, я наблюдал, как развлекались буржуа, аплодируя модному американскому Канкану, я видел несправедливость, которая точнее всего воспринимается в сравнении. Контрастность выявляет тенденцию, очевидность тенденции привела к выводу: терпению приходит конец. Ленинская формулировка – низы не хотят жить по-старому, а верхи не умеют по-новому – была очевидной, абсолютной, как математическое уравнение.)

...Под вечер Дзержинский пришел на нищую, темную улицу Смочей: несмотря на то, что дождей не было, грязь тут так и

не просыхала. Пробираться приходилось вдоль смрадной сточной канавы, балансируя на тонкой доске.

Возле казармы, где жили кожевники, Дзержинский перепрыгнул сточную яму, толкнул дверь, вошел в гниющую жуть подъезда и поднялся на третий этаж.

В темном, двухсотметровом зале «квартиры» рабочих были обозначены простынями: за этими простынями готовили, плакали, укачивали младенцев, латали рубахи, играли в карты, делили хлеб.

Делили хлеб, и за простыней у Самбореков: Яна за маленьким столиком не было – сидела жена его, простоволосая, высокая, с нездорово блестящими глазами, и трое детей – две девочки-погодки и маленький, похожий на мать, сын, такой же ссохшийся и потому казавшийся больным желтухою.

— Здравствуй, Ванда, – сказал Дзержинский. – День добрый...

— Кто это? А-а. Дереплетчик. Ну, входи, входи, что стал? Боишься костюм испачкать?

— Нет, нет, что ты! "Не мешаю?

— Ты уже свое намешал.

— Что?! Ян... там?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• …
• 20
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.