Между дворами и заброшенным виноградником тянулся проселок, за виноградником, до зарослей колючей гледичии темнела пашня, а уж за ней раскинулся просторный луг — мы называли его Бекнарой.

От колючих зарослей Бекнара отлого уходит вниз, но чем ниже, тем заметнее выравнивается. За дикой грушей, растущей посреди луга, до топкой низины петляет разверстая балка. Видно, когда-то здесь текли потоки, способные проточить овраг глубиной больше человеческого роста и шириной местами шагов до десяти. Балка, сколько помню, сплошь зарастала травой.

Грунт на Бекнаре сплошь глинистый. Раньше землей с этой поляны обмазывали плетеные дома — пацхи. А в пацхах и дощатых кухнях натаптывали из нее земляные полы. До войны на Бекнаре даже построили печь для обжига кирпича, но в глину тут и там зернышками черного перца подмешивались мелкие камешки, не переносившие обжига. При нагреве они лопались, рассыпались, и кирпич получался некачественный. А в Западной Грузии такой кирпич скоро раскисает от дождей и сырости. (Это почему-то поняли после того, как печь для обжига была возведена.) Цех забросили, но на его месте еще долго стояли пустая печь и длинные навесы с полками для сушки, где в дождь и в жару укрывались не только пастушата, но и скотина — коровы, телята, овцы.

В те годы мы переменили место наших сборов — из-под дикой груши перебрались под заброшенные навесы. Играя в прятки, ловкому мальчишке нетрудно было найти там надежное укрытие — вскарабкаться повыше на полки или залезть в печь... Да-а, на нашем лугу было много такого, что могло занять подростка и навсегда остаться в душе как память о детстве. Чего стоила хотя бы старая дикая груша с большим дуплом, служившая нам укрытием от жары и дождя до постройки кирпичного цеха. Или топи на нижней границе луга с лягушками по кочкам и бережкам!

Удочек с яркими поплавками у нас не водилось, но, привязав к лягушачьей лапке прочную соломинку и по пояс свешиваясь в бочаг, умелый и упрямый мальчишка мог выловить штук пять черных раков.

Вода в бочагах стояла зеленовато-желтая, мутная, и когда соломинка на привязанной к ней лягушачьей лапке опускалась на дно, ее не было видно. Наверное, раки потому так смело и бросались на приманку, что не видели нас.

Действовать следовало умело — решительно, но осторожно. С берега, возвышавшегося над бочажком пяди на две, одним глазом надо было следить за соломинкой и тянуть ее так плавно, чтобы рак, вцепившийся в лягушачью ножку, ни о чем не догадался. Но одной осторожности было мало. В мутной воде постепенно проступали очертания рака, и ты видел его глазами, ибо рукой-то чувствовал с той самой минуты, как он вцепился в лягушку; различал черные усы, маленькие темно-синие выпученные глазки по обе стороны острого, как бы заточенного панцирного носа. И вот тут-то и приходило время проявить сообразительность, ловкость да и смелость тоже. Поначалу рак то ли удивлялся новым ощущениям, то ли его разбирало любопытство, но он не отрывал клешней от приманки. Пока он пялился на тебя своими длинными на ножках глазами, надо было, держа соломинку в левой руке, правую осторожно погрузить в воду, приблизить сбоку и пальцами обхватить его за спину. Повторяю, правой рукой сбоку да так, чтобы при этом не напороться на его острый панцирный нос и не угодить в клешни, не то, пустив тебе изрядно крови, он все равно не выпустил бы пальца.

Да-а, были у нас забавы, как не быть!..

Там, где раскидистый бук огибала удобная для арб дорога, можно было напороться на крепенькие грибы-сыроежки, а погожим утром на рассвете влажный от росы луг бывал, как жемчугом, усыпан грибами кама — округлые шляпки молочно-белого цвета размером с голубиные, а то и с куриные яйца; а снятый и перевернутый гриб показывал свой нежно-шелковистый испод цвета какао.

Когда первоклассник или второклассник возвращается из школы, на дворе, можно сказать, еще утро. Весенний, а тем более летний день весь впереди. В каникулы же с утра и до позднего вечера мы были на лугу. Теперь для нас многое переменилось, лес из темных страшных дебрей превратился в райские кущи: прохлада, душистая земляника, смуглая, колючая ежевика, гнезда дроздов и соек; мутные бочажки, пучеглазые лягушки, черепахи и раки... А над балкой, на взлобке, который по-нашему называется бекоби (возможно, отсюда и название луга — Бекнара), дождливым пасмурным днем выковыренная ржавым, без рукоятки ножом махонькая пещерка-печурка, в ней — мелкий, едко дымящий промокший хворост и заговор в три-четыре голоса:

Гори, гори, огонек,
Остренький ты мой клинок,
Выковыряй печку,
Разожги мне костерок,
Согрей пастушонка!..

А тут еще заброшенная печь для обжига кирпича и прочные длинные полки под навесом...

Нам уже по семь-восемь лет, и даже черная корова не очень-то осмеливается нас бодать.

Нет, что ни говори, а жить можно!..

Но, как вскоре выяснилось, все это было пустяками, мелочью.

Судьба, оказывается, решила нас побаловать, а мы даже и не догадывались.

По соседству с нами (впрочем, соседство было не таким уж близким) жил родственник отца, добрейший, справедливейший и не очень-то везучий человек Энуки. Энуки был трудяга. В колхозе и в своем хозяйстве работы хватало, и я помню его постоянно усталым и удрученным. У Энуки в Кутаиси жил брат, с отличием окончивший Харьковский медицинский институт. Может быть, он и впрямь понимал в медицине, а по-моему, так просто был умным психологом, видел характер и состояние больных и лечил не столько таблетками, микстурами .и знахарскими отварами, сколько словом. Знахаря я помянул потому, что к нему как к знахарю бежали со всем, что бы ни заболело, и доктор никогда никому не сказал, что такую-то болезнь он не лечит, что она не по его части.

Про город и другие села не скажу — не знаю, а от наших сельчан, вернее, от жителей нашей общины (в общину входило три села) доктор за лечение не брал ни копейки. Как мы узнали позже, еще он лечил бесплатно актеров кутаисского театра. Однако практика, видать, у него была, и немалая: за год-другой он построил в деревне добротный деревянный дом и в городе приобрел большую квартиру с двором и садом.

У врача было три сына, все трое старше меня. Насколько я знаю, машин и велосипедов в Кутаиси в те времена было мало, доктора к больным возили в коляске, вот его мальчишкам и захотелось иметь свою коляску, да еще с лошадью. А когда при желании есть и возможности, считай, что дело в шляпе.

Коляску докторским сыновьям смастерили не маленькую, в нее свободно садился один из братьев, надо полагать, чаще это был старший; но если садился один, а двое запрягались и везли, думаю, что для них удовольствие это было ниже среднего. Коляска — вещь хорошая, но к ней, как известно, нужна лошадь. В маленькую коляску лучше запрячь маленькую лошадь. А где ее взять?.. Жеребенок, конечно, маленький. Но жеребенок не может без мамы, да и в упряжке он неизвестно что выкинет. Думали-думали, как быть, что делать, и вспомнили про ишака. Кто-нибудь, пожалуй, удивится: неужели, чтобы вспомнить про ишака, надо было столько думать? Но в Нижней Имеретии ишака знают разве что по картинкам или если видали проездом где-нибудь в Восточной Грузии, особенно в Кахетии... Словом, купили мальчишкам маленького, только-только отваженного от матери ишачка. Где купили и как привели в город — не скажу, не знаю.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.