Осеннее

Тятька говорил, что хохол с чертями знается, Гордею страшно.

Докурив, хохол старательно выбивает чубук, привешивает его к поясу, и снова голова старика клонится на плечо, он начинает дремать.

Кажется, конца не будет этой проклятой ночи.

Мать бесшумно, как кошка, скользнула в черную дыру прохода и легла возле Гордея.

— Ох, сынок, недоброе чует мое сердце! Недаром совы кружат над нашим логовом да кричат: «К худу! К худу!» — шептала мать, обнимая и целуя сына. Мокрая от дождя, иззябшая на ледяном ветру, она дрожала и все целовала, целовала сына в щеки, в губы, в лоб, и горячие слезы ее заливали ему лицо.

— Ох, сынок, недоброе чует мое сердце.

До боли сцепив зубы, Гордей лежал и молчал. Ему и самому хотелось плакать, но он не смел плакать — было стыдно и себя, и мамки.

Да и хохол проснуться мог, увидал бы он слезы Гордея, да и сказал, качая сивой головой:

— Эге! Ось атаманов сынку лье слезы як стара баба.

И тогда Гордей умер бы от стыда и обиды.

Скоро под баюкающее завывание ветра Гордей заснул и во сне увидел страшную картину.

...По широкому простору Волги с пенящимися гребнями катились беляки. Шесть лодок с поднятыми парусами, прыгая с волны на волну, неслись в черную даль. И видит Гордей тятьку, стоящего у руля на самом большом восьмивесельном струге.

Легкий и быстроходный струг, направленный умелой рукой, с шумом резал черную воду и под боковым ветром ходко летел вперед, оставляя позади все остальные.

Набегавшие волны с шумом разбивались о корму и брызгами и водяной пылью обдавали тятьку с головы до пят.

Темень кругом стояла непроглядная, точно обнялись над Волгой разом сорок сороков ночей. Дождь лил, ветер свистел в снастях.

Зоркие у отца Гордеева были глаза, как у беркута степного, но и он с трудом разглядывал очертания берегов; а больше по воде, по течению угадывал, где находится берег, и коротко выкрикивал приказания.

Да изредка перекликались между собой разбойники простуженными, сиплыми голосами. Некоторые спали, измучавшись за день.

Отец во все время погони вот уже трое суток как был на ногах, но обо сне, об отдыхе и думать не смел.

Он как атаман, как голова шайки, больше всех заботился о том, как бы добычу не упустить, как бы в беду не попасть.

И вот впереди, совсем недалеко, во тьме ночи блеснул яркий огонек. Радостно вздрогнул атаман: