Так и жизнь человеческая.
Умирали одни, и родились другие, более совершенные. Умирали эти, и на свет появлялись новые, наделенные еще большим разумом. И среди каждого нового поколения становилось все меньше людей-зверей. все меньше тупых и бездушных животных и все больше сознательных, сильных и смелых творцов.
И сейчас те из нас, наделенные умом и знаниями, стоящие на грани новых грядущих веков, — все-таки кровно связаны с темным прошлым, связаны подсознательной инстинктивной памятью.
Мой отец Иван, и его отец Николай, и отец его отца Фома, и отец Фомы Кондрат — крестьяне деревни Печенейки Симбирской губернии Ардатовского уезда Апракинской волости.
Все их жизни я чувствую в себе. Их думы хранятся в моей памяти, как слепо отпечатанные репродукции дрянных картин.
А вот у деда Кондрата — Гордея — жизнь была яркая, а потому и передалась мне свежо. И всю жизнь Гордея я осязаю и помню так же ясно, как вчерашний прожитый день. И детство, и юность, и вся жизнь Гордея передо мной, как в кино...
Вот кусочек детства...
...Недоброе чуяло материнское сердце. Всю ночь она стонала и тяжко вздыхала. В одной холщовой рубашке с распущенными волосами то и дело выбегала на утес и пытливо вглядывалась в непроницаемую тьму ночи, вслушивалась в рев ветра.
Всю ночь как из ведра лил дождь, ревел. ветер. Глухо и злобно стонала Волга.
Гордей — семилетний хлопчик — лежал в пещере, закутанный в звериные шкуры, слушал шум дождя и вой злого ветра.
Посредине пещеры в потухающем костре теплились угли.
Дряхлый старик-хохол, неспособный к бою и оставленный караулить стан, полулежал около костра и дремал. Его безбородое, сожженное солнцем и черное от времени лицо было неподвижно, как камень.
Гордею семь годков, но он уже был настолько силен, что тяжелым тятькиным мечом перерубал с одного маху дерево толщиной в свою руку.
Недаром через неделю после рождения Гордея (а это было глубокой осенью) его тятька заместо крещенья макал в прорубь. И недаром его выпаивали молоком волчицы и кормили медвежьим мясом.
...Ветер порывами рвал кошму над входом, залетал в пещеру и сдувал пепел с тлевших углей. Костер вспыхивал, разгонял по дальним углам темноту и опять потухал.
С воем ветра доносились зловещие крики сов и филинов. Старик вздрагивал, открывал глаза и крестился.
— Ге! Чтоб те пусто було.
Старик подбрасывал в костер сучьев и, чтобы окончательно прогнать дремоту, заговаривал с Гордеем.
— А що, хлопчик, куда подевалась матка? Гордею не хочется с ним разговаривать, он закрывает глаза и делает вид, что спит.
Старик набивает дорогим табаком свой вонючий чубук, берет из костра горячий уголек и закуривает. От старости и беспробудного пьянства его голова трясется, и он что-то бормочет себе под нос.
В 10-м номере читайте об одном из самых популярных исполнителей первой половины XX века Александре Николаевиче Вертинском, о трагической судьбе Анны Гавриловны Бестужевой-Рюминой - блестящей красавицы двора Елизаветы Петровны, о жизни и творчестве писателя Лазаря Иосифовича Гинзбурга, которого мы все знаем как Лазаря Лагина, автора «Старика Хоттабыча», новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
На вопросы корреспондента «Смены» отвечает начальник Отдела внешних связей Главного управления государственного таможенного контроля при Совете Министров СССР Леонид Лозбенко.
С профессором Борисом Искаковым беседует Александр Бойко.