По свидетельству летчиков, нью-йоркское небо – огромная дымовая шапка – обнаруживается примерно за 250 километров до посадки самолета в международном аэропорту имени Джона Кеннеди.

Максим Горький, опубликовавший в 1906 году свой очерк о Нью-Йорке под названием «Город желтого дьявола», сравнивал американский Вавилон с «угрюмой фантазией из камня, стекла и железа». Грязь, писал, он, является «стихией» этого города, она «пропитала собою все: стены домов, стекла окон, одежды людей, поры их тела, мозги, желания, мысли...». Владимир Маяковский, побывавший в Нью-Йорке в 1925 году, отмечал «несовременность и неорганизованность» самого большого города Америки. «Одна техника, метро, небоскребы и т. п. не делают настоящей цивилизации», – заявил тогда поэт в интервью газете «Нью-Йорк уорлд». Английский искусствовед Кларк в своей книге «Цивилизация» замечает: «Издали Нью-Йорк выглядит действительно фантастическим. Издали. Но подойдите ближе – и вы увидите, что в нем много убожества и грязи, а в его роскоши есть нечто паразитическое». Сердцевина Нью-Йорка – Манхэттен. Лет 350 назад остров этот был покрыт густыми лесами, которые подступали к самой воде и смотрелись в нее – настолько прозрачны были Гудзон и Истривер. Английский путешественник начала XVII века Генри Гудзон (по имени которого названа река под Нью-Йорком), исследуя побережье Манхэттена, писал, что гавань здесь – «самое красивое место, какое я когда-либо видел на Земле».

До прихода европейцев индейцы сохраняли остров в естественной красоте и первозданности. В 1626 году голландский предприниматель Питер Минуит выменял Манхэттен у «краснокожих» на безделушки стоимостью 24 доллара – и история острова понеслась по совсем другой параболе. На земле, испокон веков принадлежавшей бесхитростным предкам и потомкам Гайаваты, возник самый большой цивилизованный табор мира, куда со всех сторон света стекаются люди самых невероятных судеб и качеств и где лучше всех – как рыбам в воде – живется самым изощренным дельцам и комбинаторам. Там, где когда-то вился «голубой дымок вигвамов», встали гигантские склепы – «Эмпайер стэйт», «Крайслер», «Дженерал моторе» и десятки других небоскребов, навсегда заслонивших от горожан, быть может, самую величественную картину мира – свечение вселенной над планетным горизонтом перед восходом солнца. Там, где когда-то была зеленая распахнутость природы, теперь пролегли железобетонные улочки-каньоны (порой без единого листика). Вместо «примитивной», но естественной и конкретно осмысленной культуры и искусства коренных жителей (для которых, как и для древних греков, творческое начало было неотделимо от природы и самой жизни) теперь процветает «современное искусство», представляющее собой подчас бесконечный конвейер самых невообразимых поделок – «грошовых, худосочных штучек», как писал о таком искусстве великий американский поэт Уолт Уитмен.

Последняя индейская стоянка на Манхэттене – самая северная оконечность острова у нынешнего Гудзонского моста – исчезла в 1948 году. Ветер истории заставил индейцев уйти с насиженных мест в пустынные резервации на северо-западе и юго-западе страны или раствориться в городских джунглях «бледнолицых». Теперь на месте этой стоянки парк. Деревья, земля и небо – единственное, что осталось от всей индейской предыстории. Интересно, сколько еще туристов успеют побывать в этом парке, прежде чем и его подомнут под себя стоэтажные динозавры цивилизации?

Тротуарная мозаика нью-йоркских улиц бывает самых разнообразных цветов и конфигураций: бутылки и банки из-под пива и фляжки из-под виски, баррикады картонных ящиков, прочитанные и выброшенные газеты, бензиновые и масляные пятна, пищевые отбросы. Захламляется в этом городе не только земля, загнанная под асфальт и железобетон. Ежесуточно в атмосферу над Нью-Йорком извергается до 4 тысяч тонн углекислого газа и окиси азота, более 3 тысяч тонн двуокиси серы, около 300 тонн промышленной пыли. Гудзон, Истривер и прочие водные артерии и водоемы в черте Большого Нью-Йорка превратились за 300 лет в настоящую свалку всевозможных отходов, начиная от артиллерийских снарядов и каркасов автобусов и кончая сточными водами и опасными ядохимикатами.

Из окна своей рабочей комнаты на 13-м этаже в небоскребе Секретариата ООН на Истривер я каждый день наблюдал, как по реке проплывали баржи с мусором. Они плывут вдоль всего Манхэттена, пересекают близ Бруклина Верхнюю гавань и после Вераццано выходят в Атлантику. Океан принимает любые нечистоты человеческого прогресса молча, безропотно. Но иногда он не выдерживает – и отвергает грязные дары людей, отгоняет их обратно к берегу. Когда объезжаешь Манхэттен на туристическом кораблике, около статуи Свободы видишь, как на волнах рядом с роскошными частными яхтами раскачиваются сгустки мазута, обломки бревен, доски, коробки из-под молока, шины, бутылки. А сколько хлама погребено на дне?

Не так давно в американской прессе появились сообщения о том, что в США разрабатываются планы захоронения городских и промышленных отходов как можно дальше от береговой черты – то есть как можно дальше от Америки – на различных островах в Атлантическом океане...

В Нью-Йорке не существует границ и для других, не менее разрушительных бедствий: для преступности (только в 1981 году в городе было убито 1850 человек), торговли наркотиками (в Нью-Йорке не менее 100 тысяч наркоманов), бедности (36 тысяч бездомных), роста цен (ползущих вверх со скоростью бамбука), позорной системы медицинского обслуживания (больничные счета на сумму 400 долларов в день давно стали обычным явлением), проституции и порнографии... Бремя всех этих пороков оказывается для среднего ньюйоркца слишком тяжелым, чтобы он мог без вреда для себя уживаться с ними. И он нередко выбирает хотя и самое пассивное, но пока что самое надежное средство самозащиты в большом американском городе – бегство. Бегство в прямом смысле (переселиться за город, в провинцию) и в переносном смысле (жить, закрывая глаза на эти пороки, покорно мирясь с ними).

Статистика свидетельствует, что численность людей, живущих непосредственно на Манхэттене, неуклонно уменьшается. На острове появляется все больше и больше небоскребов-учреждений, встающих на месте старых жилых домов. «Оцивилизовывание» центрального района Нью-Йорка закончится, может быть, тем, что здесь со временем не останется ни одного жилого квартала – все будет занято офисами, банками, театрами и кинотеатрами, магазинами, бурлесками и прочими местами общественного пользования.

Но и пригород становится для ньюйоркцев все менее спасительной гаванью. Пригород – это лишь зеленый парик, под которым все равно не скрыть язв больного города. В Нью-Рошеле, на Лонг-Айленде, в_ Медвежьих горах – всюду под Нью-Йорком слышится гул самолетов (вблизи города 3 больших гражданских аэродрома и 3 гелиопорта для вертолетов); в лесах, прочесываемых сотнями оживленных автострад, вместо озона все более ощущается запах бензинового перегара; в периферийной прессе много чаще, чем прежде, появляются сообщения о кражах, изнасилованиях, убийствах...

Бегство из больших городов США – это скорее временная иллюзия, душеуспокаивающий наркотик, который вынужден принимать средний американец. С помощью одних только перемен адреса социальные проблемы никогда еще никем не разрешались. Разве можно излечить организм от рака, срезав лишь видимый слой разрастающейся злокачественной опухоли?

Социальные недуги, прогрессирующие в Нью-Йорке, характерны в той или иной степени и для остальных 223 крупнейших городов США. Вообще Нью-Йорк, как считают многие американцы, представляет собой сгусток всего сугубо американского, этот город – Америка в миниатюре. Но что станет со средним американцем, выехавшим из нью-йоркского мегаполиса в «тихую провинцию», если и туда дотянутся щупальца «раковой» цивилизации? Что, если и негородская Америка окажется вконец опутанной той же сетью проблем и пороков, из которых нынче не может выпутаться Нью-Йорк? Не начнется ли тогда обратный исход людей в Европу или в какие-то другие области планеты в поисках чистой земли? Испанский журнал «Гасета» несколько лет назад предрек, например, что в недалеком будущем возникнет новый очаг капиталистической цивилизации – в бассейне Тихого океана и что Австралия станет «Америкой XXI века». Как бы то ни было, уже сегодня США ежегодно покидают по тем или иным причинам 40 тысяч американцев, чтобы уже никогда не возвращаться в эту страну.

Однажды газета «Нью-Йорк тайме» поместила статью о Нью-Йорке под названием «Зима великого города». Среди прочих сетований по былому блеску американского Вавилона в текст была вкраплена короткая, но, как представляется, глубокая и значительная фраза: «Может, наихудшая из бед города – это отсутствие духовного элемента».

Еще три с лишним десятка лет назад американский социолог и философ Мамфорд, говоря о том, что научно-технический прогресс XX века (он имел в виду прогресс в рамках капитализма) подавляет все естественные инстинкты в человеке и обществе в целом, писал: «Внешний порядок – внутренний хаос. Внешний прогресс – внутренний регресс. Внешний рационализм – внутренняя иррациональность. В этой безликой и сверхупорядоченной машинной цивилизации, так гордящейся своей объективностью, спонтанность слишком часто принимает формы преступных актов, а творческий инстинкт находит для себя главный выход в разрушительной деятельности... Проблема нашего времени в том, чтобы уберечь человечество от совершения духовного самоубийства именно в тот момент, когда нас возносят на гребень ликования наши односторонние механические победы».

Хорошо известно, что в архитектуре, живописи, музыке, литературе, театре, кино – почти в любом жанре искусства, представленном в Нью-Йорке, – можно обнаружить действительно великолепные образцы. Но в то же время в нью-йоркском саду искусства есть и «темные аллеи», а точнее, тупики, где испытываешь лишь недоумение и разочарование. Заглянем на минуту хотя бы в одну из них – скажем, в аллею изобразительного искусства. Некоторое время назад тут среди сухого частокола традиционных «измов» наряду с сюрреализмом, поп-искусством, «живописью в действии» и т. п. появился еще один абстрактный ствол – так называемое «земляное искусство». Это направление известно также под названиями «экологическое искусство», «невозможное искусство», «концепциальное искусство», «микроэмоцивизм»... Его представители выдвинули лозунг: уйдем из тесноты городских студий и музеев, приблизимся к природе, станем более реальными, земными. Привлекательная, хотя и не очень оригинальная идея. Зато несомненной оригинальностью отличаются творческие методы, используемые этими «земляными» художниками для осуществления своих замыслов на практике.

К примеру, метод Майкла Хайзера сводится к созданию «произведений искусства» с помощью лопаты, бульдозера или самосвала. Один из своих «шедевров» этот земляных дел мастер сотворил следующим образом: улетев из Нью-Йорка в штат Неваду, он вырыл там в пустыне глубокую канаву, причем свежевырытая земля была оставлена на краю, а когда дожди смыли ее обратно в канаву – произведение в результате этого и было завершено!

Нью-йоркский «скульптор» Боб Смит-сон скупил несколько десятков зеркал, взял автомобиль и укатил на Юкатан, где зарыл зеркала в землю. «Когда я создавал эту подземную галерею, – заявил он, – у меня было такое чувство, будто я совершаю прогулку по лезвию ножа, обагренному кровью солнца».

Все свои творения «микроэмоцивисты» запечатлевают на фотопленку и выставляют в частных галереях, домах и музеях Нью-Йорка и других городов. Мнения серьезных критиков об этих художниках не особенно расходятся: у подавляющего большинства отношение к ним явно отрицательное. В журнале «Нью-Йорк тайме мэгэзин», например, «экологические произведения землечерпальных живописцев» сравнивались с несвежим винегретом, которым прохвосты от искусства потчуют общество.

Нечто подобное, «концепциальное» я увидел в нью-йоркском музее современного искусства. Одна из комнат музея оказалась совершенно пустой. У дверей посетители читали табличку: «Скульптор Ирвин из Лос-Анджелеса...» – и недоуменно переглядывались. Я тоже сначала ничего не понял, потом заметил... нитку, протянутую от одной стены комнаты к другой. Это и было скульптурное изображение.

В углу другого зала к стене была привинчена красная лестница. Она уходила под самый потолок. Я подумал: пожарная. Мой пятилетний сынишка подбежал к лестнице и начал было забираться по ней вверх. Подошел дежурный по залу и сделал несмышленышу внушение: ведь это – произведение искусства, разве не понятно? Подойдя ближе, я действительно обнаружил табличку: скульптор такой-то...

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.