Я ничего тогда не знал о его болезни, хотя он говорил, что «Сашку» читал в больнице, но я думал — обычная профилактика, и его несколько болезненный вид воспринял как переутомление.

Я довольно быстро выправил в рукописи то, что показалось Константину Михайловичу сомнительным, и отнес «Сашку» в редакцию. Там уже знали его мнение о повести, но намекнули, что было бы хорошо, если б Симонов написал к ней предисловие. Я сказал, что мне неудобно просить об этом Константина Михайловича, он и так много сделал. Договорились, что редакция сама попросит о предисловии. Послал я Симонову и исправленную рукопись. И наступило время ожидания... довольно мучительного для меня...

Думаю, что, говоря о таком человеке, как Симонов, не стоит умалчивать ни о чем, он сам любил правду. Я терпеливо ждал год. Из редакции звонили, справлялись, не написал ли Симонов предисловие, мне приходилось отвечать, что нет. В феврале 76-го года я решился, наконец, написать Константину Михайловичу письмо. В частности, я писал, что «мне не хочется допускать и мысли, что по каким-то соображениям или причинам, мне неизвестным, Вам не очень хочется писать предисловие к «Сашке», и Вы, может быть, и бессознательно откладываете от себя это. Ваши слова, Ваше отношение к рукописи вполне убедили меня в Вашей заинтересованности и доброжелательности, да я и не предполагал другого. Но в «Новом мире», мне кажется, начинает складываться настороженное отношение к моим вещам — раз Вы медлите, вдруг это неспроста.

Я понимаю, что при бесконечной занятости и неохватности очередных дел очень трудно вырвать время для дела, в сущности, не горящего, трудно переключиться, сосредоточиться, обдумать... Я все это понимаю. Но время, Константин Михайлович, время... Подкатывает же к шестидесяти и, возможно, впереди гораздо меньше, чем можно предположить, а успеть еще надо многое...

Мне очень неудобно звонить Нине Павловне и напоминать о себе. И вообще мне думается, что в тех взаимоотношениях, которые сложились у нас, не должна одна сторона находиться в положении просителя — это вряд ли приятно и Вам, не говоря уже обо мне. Тем более, как я писал Вам не раз, я уже не могу считать «ржевские тетради» только своим частным делом, а то бы не позволил себе обратиться к Вам. Константин Михайлович, убедительно прошу Вас прикинуть свое время и сделать то, что ждет от Вас редакция «Нового мира» и я. Думаю, и Вам станет легче, когда свалится с плеч хоть одно из многочисленных Ваших дел...»

Это письмо казалось мне тогда очень дерзким, я шел, как говорится, «ва-банк», но привел я его, разумеется, не для того, чтоб продемонстрировать свою тогдашнюю дерзость, а для того, чтоб была понятна реакция Константина Михайловича на это письмо, на требовательный тон которого можно было и обидеться, и возмутиться некоторой бесцеремонностью автора. Надо же понимать, какая пропасть разделяет никому не известного автора одной повестушки и знаменитого, всемирно известного писателя. Послал письмо, как с обрыва в неизвестную реку бросился — что-то будет?..

И вдруг ровно через три дня телефонный звонок. Спокойный, без малейшего признака раздражения или какого-то недовольства голос Константина Михайловича:

— Я написал вам, Вячеслав Леонидович...

— Предисловие?

— Нет... Предисловий я вообще не пишу. Я написал вам хорошее письмо. Редакция может выбрать из него какие-то места и предварить ими вашу повесть.

— Огромное спасибо, Константин Михайлович.

— Можете завтра приехать ко мне, и Нина Павловна передаст вам. Меня-то, к сожалению, не будет...

Разумеется, несусь утром на улицу Черняховского. Нина Павловна передает мне письмо, написанное... от руки... А я-то шпарил свои на машинке, не желая затруднять Симонова разбором своих каракулей. Хочу читать, но все плывет в глазах, и, кроме первых строчек, ничего не вижу. Прощаюсь с Ниной Павловной и уже в машине, немного успокоившись, прочитываю письмо. Оно действительно хорошее... Лечу в «Новый мир», врываюсь в редакцию, победно размахивая письмом. Прочитывают письмо и там, поздравляют, говорят, что теперь-то все в порядке, что в этом году постараются повесть опубликовать... Меня переполняет благодарность к Константину Михайловичу, и я пишу ему письмо, выражая свои чувства, и прошу разрешения писать иногда, чтоб поделиться мыслями и сомнениями, которые возникнут у меня по ходу дальнейшей литературной работы.

Константин Михайлович ответил телефонным звонком и попросил присылать ему новое сразу же по написанию. Я был счастлив, что у меня есть теперь такой советчик и такой читатель...

Но время шло, я много работал, настолько много, что было как-то некогда переживать затянувшееся молчание «Нового мира». А он молчал, молчал весь год, но я по тогдашней наивности не очень-то волновался, мне казалось, что раз К. Симонов одобрил повесть, то она рано или поздно должна быть опубликована. Даже больше — я самонадеянно решил, что она уже впечатана в русскую литературу, но все же, все же... И в начале 78-го года я позвонил в «Новый мир» — как дела с «Сашкой». Завпрозой ответила, что она еще не показывала повесть руководству, но надеется, что первая часть «Сашки»— «Сашкин немец»— сможет быть опубликована в текущем году. Мой оптимизм несколько померк, приугас, хотя отказа от рукописи и не было, но и не очень-то уверенный тон ответа надежд особых не внушал. Через несколько дней я по почте послал рукопись «Сашки» в журнал «Дружба народов» с копией письма Константина Михайловича. Сообщил я об этом и ему, Симонов одобрил мое решение, сказав много хороших слов о главном редакторе журнала Сергее Алексеевиче Баруздине.

И опять потянулись дни ожидания... Но уже в начале весны мне сказали в отделе прозы «Нового мира», что в «Дружбе народов» дело вроде бы завертелось всерьез, и вскоре я уже смог прочесть рецензию на «Сашку» члена редколлегии журнала Корабельникова Г. М., рецензию прекрасную, рекомендовавшую повесть к публикации и заканчивающуюся словами, что было бы хорошо, если бы К. М. Симонов написал к ней предисловие.

А вскоре позвонил мне Константин Михайлович, сказав, что он хочет поговорить со мной насчет прочитанных им вещей и чтоб я заехал к нему в больницу. Кто мог знать, что это будет предпоследняя встреча... Она была самой продолжительной. Наверно, более часа заняла наша беседа, которая носила совсем другой характер, чем первая,— я почувствовал возникший контакт, она велась в более доверительном тоне, была, можно сказать, более дружественна, что ли. Как ни был прост Константин Михайлович при первой встрече, но все же какую-то дистанцию я ощущал, а сейчас вот она сократилась до минимума, а может, и совсем. Не могу сказать с полной уверенностью, но кажется, одна из моих вещей, короткая повесть «Дорога на Бородухино», больше других понравилась Константину Михайловичу. Во всяком случае, говорил он о ней больше, чем о других. Эта повесть о матери солдата, человека с трудной судьбой и сложным характером, чем-то заинтересовала Константина Михайловича. Он спрашивал, насколько события этой повести соответствуют действительности, откуда появился такой характер и возник образ этой женщины, о реалиях места действия повести. Уже много позже люди, знавшие мать Константина Михайловича, сказали мне, что ее характер в чем-то схож с характером героини моей повести.

Много места заняли в нашем разговоре и «Солдатские мемуары», вышедшие на экран и представлявшиеся мне настолько огромным и нужным делом, что я не смог не высказать Константину Михайловичу общей нашей, фронтовиков, благодарности за эту великолепную работу, значение которой трудно переоценить. Говорили о значении воспоминаний ветеранов, о рукописях непосредственных участников войны, к которым недостаточно внимательно относятся в редакциях. В частности, о рукописи А. Круглова «Солдаты смерти не ищут». Причем, выяснилось, что Константин Михайлович читал и ее и тоже написал автору письмо с высокой оценкой повести. Забегая вперед, скажу, что повесть эта была опубликована в «Дружбе народов» под названием «Отец». И опять забегу вперед, чтоб сказать то, чего я не знал во время того разговора: одновременно с «Сашкой» читал Симонов и поэтический сборник Ю. Белаша «Оглохшая пехота», который не без его доброжелательного участия вышел в 1981 году в издательстве «Советский писатель» одновременно с моей уже не повестью, а целой книгой «Сашка».

В конце разговора я спросил Константина Михайловича, не хочет ли ознакомиться с рецензией Г. М. Корабельникова, которую я захватил с собой. Он согласился, пробежал ее глазами, а остановившись на последних словах, улыбнулся и сказал: «А что, я напишу предисловие...»

У меня чуть не вырвалось: «Вы же говорили, что не пишете предисловий»,— но я вовремя спохватился и пробормотал лишь слова благодарности.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.