Нескорый суд

Ну, как мы там бурили — разговор особый. Звезды Героев так просто не дают, сам понимаешь, а для нас на них не скупились. Бригада моя всегда в лучших была, фамилия то и дело рядом с Пырхом, Шакшиным, Левиным упоминалась. И все шло к тому, что скоро мне на пиджаке самую главную награду поверх прочих прикреплять придется... И решил я на новое месторождение по своей инициативе перебраться. Сказал бригаде — задумались ребята. Самые опытные, с которыми я еще в Башкирии в одном вагончике жил, задумались. Чего, мол, от добра добра искать? А я уже наладился, ну и вспыхнул — не хотите, оставайтесь, а я молодых ребят наберу. Не на всех, но кое на кого подействовало. Вот так и разделилось наше ядро, только половина со мной уехала.

Зато молодые подобрались подходящие. Опыта, правда, никакого, но я этого не боялся — натаскаю...

И ведь по-моему вышло!.. Уже скоро бригада в силу вошла, стали мы на видные места выбираться в соревновании. Мне тогда все казалось по плечу и море по колено!.. Все по-моему идет. И тут вдруг осечка. По собственной невнимательности. Виктор Гаврилюк, бурильщик, упустил в ствол инструмент. А мы уже тогда на двухкилометровой глубине бурили. Ох и наорал я на него! Да еще условие поставил: или выловишь за два дня, или из бригады уходи. А сам с буровой уехал. Специально... А ведь видел, что парень сам чуть ли не больше моего переживает, видел... Но не до его переживаний мне было. Колонну-то он выловил, да только на другой день заявление подал. Я возражать не стал... Только с того дня что-то на буровой у нас разладилось, но я это позже разобрал. И пошли у нас аварии, поломки, простои, отставание...

Ну, а когда у тебя положение такое, то и отношение к тебе меняется. Раньше я к руководству ходил уверенный: поймут, помогут, поддержат. Что-то подкинут раньше, чем другим. Ведь бурильщик без материальной базы хорошей да без запаса инструмента многого не добьется. А его на всех не хватает. В первую очередь передовиков обеспечивают. И стал я замечать, что придерживают меня, не на мою бригаду ставят. Поэтому мне и экспериментальное долото не досталось, и новых «кустов» для бурения неделями ждать приходилось. Стал я, значит, воевать за справедливость да довоевался до того, что со всеми отношения испортил... И на буровой ко мне отношение переменилось, перестали ребята в мои возможности верить: а как верить, если во всем отказы, если помощь нам в последнюю очередь...

И главное, сам я от такого поворота растерялся. Надо было зубы сцепить да дело крутить, а у меня руки опустились. На буровой часто случается, что рискнуть надо, а я вдруг к этому способность потерял — и в себя, и в мужиков своих не верю. И оттого, что положение такое мне совершенно непривычное, растерялся еще больше. И ведь чувствую, что бригада моя на многое способна, что только чуть удачи надо, встряски какой-то, и все станет на места. Или... Или развалится она окончательно, разбегутся люди... Знаю, понимаю это, а сил в себе ни на что не нахожу...

Добил меня один пустяк. Случайно услышал, как бурильщик с помбуром разговаривают и один другому говорит, что надо, мол, с мастером, со мной то есть, это дело обсудить. А второй в ответ: «Что ты с ним теперь решишь? Толку от него никакого...» Бурильщик вздохнул, но возражать не стал, согласился...

Зашел я тогда в вагончик да тут же бумагу «по собственному желанию» накатал... Нет, думаю, раз во мне закавыка, я на пути стоять не буду! Никому ничего не сказал, отвез бумагу в управление. Если кто удивлялся, я говорил, что по здоровью ухожу, постарел и все такое... Но меня особенно никто и не держал — всем все было понятно. А я объяснять не собирался.

Правда, старый один знакомый пробовал отговорить. Разговор у нас вышел памятный...

— Ты что, думаешь, кончилась твоя бригада? — спрашивает он меня.

— Думаю, со мной кончилась, а поставите Анвара Нигматова мастером, так она еще всем вам покажет.

— Нигматова мы можем и в другую бригаду поставить, ты вот про себя подумал? Может, тебе с бригадой по душам поговорить? Выложите друг другу, что накопилось, да и выправитесь?

— Нет, — говорю, — эти задушевные, покаянные разговоры не для меня, я на них не специалист... А мужиков мне жалко. Сделаете мастером Нигматова, поддержите его как молодого, подкинете техники, материалов, они у вас все рекорды побьют.

— Все не все, а работать они могут... Ты все-таки подумай еще. У кого срывов не бывает... Дотянете этот год, а там с нового все по-новому и начнете.

— Не буду дотягивать, — уперся я. — Снимайте, пока еще в бригаде душа держится.

— Да освободим мы тебя, не волнуйся, раз ты уперся так... Только вот что я тебе скажу. Плохо тебе будет. Уйдешь, а бригада без тебя вверх пойдет, так и останется у людей в памяти: был Ефимыч, да весь к концу вышел, только работать мешал. Вон как без него дело пошло. Не обидно тебе будет? Столько лет бурению отдал, а что от твоего ухода у людей в памяти останется?

— Что у них останется, — говорю, — это их дело. Я главное знаю про себя: ухожу честно. А другие пусть что хотят, то и думают...

Я потом в ПТУ устроился, мастером производственного обучения, работа интересная... — Алексей Ефимович снова подошел к окну.

— И что же, опять по-вашему вышло? — спросил я. — В бригаде?

— Ага, опять по-моему. Как я и говорил. Встряхнулись мужики, помогли им хорошо, и поперли они вверх как на дрожжах. Я за ними со стороны следил... Ты не думай, я радовался за них. Еще нахваливал себя: молодец, хоть и тяжело тебе тогда было, а выход ты нашел. Мужской...

Да, вот так ходил и себя похваливал, а потом понял, что хочется, чтобы и другие всю правду узнали... Раз-другой попробовал знакомым объяснить, как все было, почему я ушел, они слушают, а думают-то про себя, что не так все было — это я сейчас перед ними оправдываюсь, а тогда выставили меня, потому что работать разучился... После таких разговоров еще хуже становилось, хоть волком вой. Запрещал я себе об этом говорить, да... Потерплю, потерплю, а потом не выдержу, расскажу кому-нибудь. И ведь вот интересно: незнакомые, посторонние люди верили, а знакомые — нет.