Он был убежден, что быть мужчиной — значит всегда поступать так, как считаешь верным ты сам. Он никогда не искал чужого понимания, его не интересовало, что думают люди...

Приходилось ли вам задумываться о природе той откровенности, с какой мы открываемся случайным спутникам в дороге? Тем, кого, встретив невзначай, уже не встретим никогда. Ведь с этими людьми, о которых не знаем ничего и не ведаем (кто они, что за люди, что у них в прошлом?), бываем откровенны так, как и с самыми близкими людьми редко бываем распахнуты и искренни.

Есть одно объяснение. Потому и откровенны, что знаем: никогда уже встретиться не придется, никому из знакомых откровенность наша не станет известной и нам самим никак не повредит. Вроде как подойти к темному колодцу, прокричать туда наболевшее, облегчить сердце и, не ожидая никакого ответа, жить дальше с ощущением, что чуть полегчало, отлегло.

Наверное, какой-то край истины это объяснение и прихватывает. Какой-то...

Омск летом того года оглушал кавказской жарой. За окнами гостиницы тяжко катил темноватую, маслянисто поблескивающую под распалившимся солнцем воду Иртыш, и до самых глубоких сумерек тянулся по набережной с пляжа народ в купальниках и плавках, как на Кавказе или в Крыму.

Сосед мой по номеру появился только к вечеру. Едва познакомились, выяснилось, что знакомству нашему долгим не быть: я только прибыл, он завтра утром уезжает. Я из Москвы, он из Тюмени. Звали его Алексеем Ефимовичем.

Поначалу разговор не очень-то ладился. Алексей Ефимович все пробирался к распахнутому окну, курил, удивлялся, глядя на набережную: «Прямо как на курорте!» Он будто приглядывался ко мне, словно прикидывал про себя что-то. Так мы и перебрасывались неважными словами, пока я не рассказал незамысловатую историю о том, как сыну пришлось расплачиваться за ошибки отца. Не бог весть какие ошибки, кстати.

Алексей Ефимович от окна повернулся, глянул в мою сторону. Усмехнулся:

— Ну, это конечно. Это у вас, молодых, быстро. С нами, стариками, разбираетесь — будь здоров. Глазом не успеешь моргнуть — уже все ясно. Только перья летят.

Сказал он это с неожиданной горечью.

— Меня сейчас сын по косточкам так разбирает да выдает мне такие приговоры, что только держись. Скорые вы судить...

Нет, он не жаловался. Немолодой уже, но, видно по всему, не растративший силы человек. В жалости он не нуждался. Не на нее рассчитывал.

Алексей Ефимович, будто угадав мои мысли, сказал:

— Я свою судьбу сам решал. Так что если обижаться на кого, то только на самого себя. Тут ведь как? Один не решается свою жизнь переменить, а потом локти грызет или на себя рукой махнет. Другой решается. И сам потом за это расплачивается. Что лучше? А что кому. Я по своему характеру предпочитал сам за себя думать. Теперь вот рассчитываюсь... Ну, да это моему характеру ближе.

Я в двадцать девятом родился, воевать, сам понимаешь, не пришлось, а вот тыловой жизни в деревне да в послевоенной хлебнул досыта. Но только то, что до фронта я в самые горячие мальчишеские годы не добрался, подействовало на меня сильно. Долго мне все казалось: пропустил что-то в жизни, не дотянулся до самого важного. Потому, может, и мотался я в своей жизни потом много. После армии особенно. Может, то, в войну упущенное, все и искал?

Специальностей я тогда перебрал пропасть. Всех и не упомнишь. Только я не летун был, нет. Я честно свое, кровное дело искал, на каждой работе вламывал от души. Всегда среди первых был. Тут как? Если руки и голова два дела плотно знают, то ко всякой другой работе скоро приноровятся. Поэтому я новых работ и новых мест не боялся. Да и гордый слишком был, чтобы позволить себе плохо работать. Сам себя уважал и любил, чтобы меня другие уважали. Уважали за дело. Потому в работу всегда вгрызался, как голодный в краюшку.

И еще повезло мне — вовремя свое дело нашел. Это, знаешь, тоже важно — найти свое, пока молод, голова работает, силы играют, азарт в тебе шумит.

Нашел я себя на буровой. Попал к буровикам случайно, за компанию с другом одним, только друг этот скоро укатил с буровой, а я остался. Потому что понял — мое. Вот здесь я на месте, здесь я своего добьюсь полной мерой. Было это в Башкирии. И так у меня ладно все пошло! Скоро уже в буровые мастера выбился, медали на праздничном пиджаке забрякали одна о другую... Ну, женился, пацан, наследник, у меня родился. В общем, живи и радуйся. Я и радовался. Но только когда из Сибири большой нефтью потянуло, снялся с места в момент и половину своей бригады на Самотлор заманил. А ведь тоже все были семейные.

Чем я их поманил? Да тем же, чем и себя. Я так считаю: у мужика за спиной поступки должны быть. По большому счету. Чтобы жить, зная: могу, если надо. И когда надо было — смог. Без такого чувства мужика нет. За этим мы в тюменские болота и отправились.

Жили сначала тяжело. Балки, вагончики, комнатки без обогрева — все было. Как-то снимали комнатку у старика одного, он в тех местах уже не первый десяток лет обретался. И вот все он ко мне с одним вопросом донимался: что же меня сюда, в Сибирь, занесло и держит? И никак я ему объяснить не мог. Он почему-то только про деньги и понимал разговор. А я ему все толковал, что за деньги такое терпеть, что мы переживаем, невозможно. Я бы лично за деньги на такое не пошел. Есть те, кто, кроме денег, ничего не видит, но они не живут — мучаются. А я живу. Потому что работа большая есть, потому что она таких мужиков вместе собрала, что просто пожить рядом с ними, поработать — уже удача на всю жизнь.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.