Непростые доказательства

– А бавыкинцы знают? – спросил комсорг Коля Минаков.

– Пока нет. Ведь мы же еще ничего не решили, – Фоменко сделал непонимающее лицо.

– Как не решили? Почему не решили? – Тофик Сулейманов от волнения то застегивал, то расстегивал до конца «молнию» на своей потрепанной курточке. – Все решили. Да?!

– Подожди, – Эльбрус Гусейнов поднялся, вразвалочку подошел к столу. И, пристально посмотрев на Тофика, быстро что-то обронил на азербайджанском. Тот покорно сел. – Значит, так. Положить эти триста кубов сверх стоит. Только шума, по-моему, поднимать не надо... Бригадир прав, из-за трех процентов нечего надуваться петухами. Я за триста кубов сверх плана. А то на завидках некоторые, – он опять выразительно посмотрел на Тофика, – больше надорвутся... Как, Михалыч, правильно?

Потом Коля Огрызков, в прошлом жокей из Сальска, авторитетно объяснял им, что на языке спортсменов это называется «затяжным спуртом». Когда на финишной прямой наездник, зная оставшиеся силы лошади и резвость, посылает ее, шедшую до этого неприметно в основной группе, вперед. И она, оставляя соперников сзади, первой приходит к финишу. Но делать это можно – Коля назидательно поднимал указательный палец вверх, – когда едешь на «темной».

– Объясняю непосвященным, – Коля опять выставлял палец. – «Темной» называется лошадь, которая до этого не участвовала в скачках и ее резвость неизвестна. Я сам два раза на трехлетке делал «спурт» в Ростове. Когда мы приехали...

Колины рассказы можно было слушать часами. Лошадей он любил самозабвенно и рассказывал о них, как Ираклий

Андроников о своих литературных встречах... Но термин «спурт» к ним, по разумению Фоменко, все же не подходил. Это было скорее медленное, упорное лидирование на протяжении всей дистанции. И, пожалуй, самым трудным был не финиш, а старт...

Еще в первые дни они в бригаде перекуры сократили до минимума. Об арматуре, вкладышах, профилечках заботились заранее, выбивали со склада. А раствор бригадир полностью взял на себя. Первую неделю, когда они прибавили темп, сам лично с каждой машиной – на бетонный завод и обратно. Приучил диспетчеров: в бригаду Фоменко раствор возить точно по графику. И поплыла, заскользила вперед «лодочка», наращивая скорость.

Но было и другое, о чем с тревогой думал Фоменко по вечерам: заметно уплывали силы. Теперь они шагали к автобусу угрюмо, лишь кляня глинистую скользкую землю, весеннюю распутицу. Молча, без «трепа», вылезали из автобуса и расходились по общежитиям.

В тот день ненамного больше, чем в прежние, легло раствора в ростверк. Кубов на пятнадцать. Не больше. Но они похитили в конце дня у бригады и смех, и анекдоты, и вообще жадность людскую к общению.

Знал Фоменко это состояние. Но он знал и другое: наступает момент, когда новый, интенсивный, казалось, вначале невозможный темп становится привычным. Коля Огрызков, большой теоретик в спорте, сказал, что это – «второе дыхание». Но пока оно почему-то не появлялось.

Так прошли полторы недели. Фоменко все больше настораживали усталость и безразличие людей. И бригадир всерьез подумывал о том, чтобы чуть сбросить темп. Но в конце декады ясно обозначилось: они опережают бавыкинцев почти на ростверк. На целый ростверк! Это уже не три незримых процента, которые «поймал» Михалыч, изучая ведомости в отделе труда. Это уже можно посмотреть, даже потрогать руками.

В конце смены освободили ростверк от щитов. Как всегда, плотной группой по разъезженной дорожной колее шли к автобусу, скользя по глине, и чертыхались. Но когда уже подходили к пятачку, Фоменко услышал, как Тофик Сулейманов обронил: «Приходит Вероника Маврикеевна покупать цветной телевизор...» Уже погрузившись в автобус, они продолжали смеяться, повторяя: «А продавец говорит: «Здорово!» На переднем сиденье что-то пытался рассказать комсорг, но ему мешал смех... И Фоменко вдруг понял, что не просто ростверк закончен, а взят перевал, темп становится привычным, «второе дыхание» все же пришло к бригаде. Окончательно он утвердился в этом на следующий день, когда к нему подошел Арсен с необычной просьбой.

На первом корпусе работали в тот период без суббот. С разрешения профсоюзных организаций бетонщики на стройке перешли на шестидневку. А город как раз по субботам шумел пестрыми торжищами весенней ярмарки.

– Михалыч, нужна свободная суббота, – сказал Арсен.

– Зачем?

– Отовариться. Ты посмотри, в чем мы... А скоро праздники. Вечер во Дворце культуры. И мы – не то передовики, не то оборванцы... На люди выйти не в чем...

В словах Арсена и намека не было на упрек. Но Фоменко все ж его ощутил. В стремлении сколотить коллектив, обойти бавыкинскую бригаду, сделать рывок, взвинтить темп он как-то забыл, что у людей, кроме кубов и опалубки, есть иная жизнь, иные интересы. Имел ли право забывать об этом он? Нет. Но потеря одного рабочего дня – это не просто снижение темпа. Это риск потерять лидерство. Бавыкинцы уже заметили лишний ростверк и сделают все, чтобы догнать их. Целый рабочий день – это серьезно. Арсен словно подслушал сомнения бригадира.

– Выход такой. Оголять смену не будем. Я уже говорил с комсоргом и Валей Праскоеым. Они побеседуют с ребятами. На этот день соберем комсомольцев в ударный кулак. Они работают днем. А мы выйдем во вторую смену. Простоя не будет.