- А я напрямую, тропой...

- Не заблудился бы. Главное - ищи просеку. А потеряешь путь - сразу лучше вертай назад, не кружи... Переждал бы, парень!

Но Склянкин не мог ждать. Он пошел. Игольчатые кисти кедров и елей опушились снегом. Изогнутые стволы деревьев вились белыми змеями. Толя любовался тайгой, кряжистыми липами, серебристыми стволами ильмов, белыми березками, густыми кронами кедров и елей. Но скоро пошел валежник, бурелом, гарь, вывороченные корни, костлявый сухостой. Трудно было пробираться через этот таежный хаос. Иногда Толя скользил и падал или съезжал по склону, С деревьев обрывался сыпучий снег и холодной струей тек ему прямо за ворот. Быстро идти не удавалось. К тому же разболелась когда-то ушибленная нога. Потом пошел густой чернотал, ольховник, калина и нетронник, как называли лесорубы колючие кусты заманихи. Часа через два Склянкин понял, что сбился с тропы. Он даже набрел на собственные следы. Ветер, сдувавший с ветвей серебряную пыль, уже успел припорошить их, но Толя узнал это место, потому что здесь рвал сморщенные, мягкие ягоды шиповника. Возвращаться? Нет, отступить он не мог.

Склянкин стоял в низине, поэтому по форме вершин ориентироваться не было возможности; единственным ориентиром было смутно проглядывающее солнце. Но скоро небо помутнело, снова запуржило. Толя одолел высокую вершину и подумал: уже все, он у цели! Но со всех сторон смутно маячили такие же снежные шапки гор, поросших тайгой. К вечеру Склянкин разжег костер, отогрел замерзшую сайку и съел полсырка. Другую половину - все, что у него осталось, - спрятал в карман. Он одолел с большим трудом второй перевал и теперь спускался вниз, но это была какая-то совсем не известная ему падь. Ветер снова стих. На молчаливую тайгу опускалась ночь. Он тащился к новому перевалу и не знал, правильно ли идет. Пар от дыхания оседал инеем на стеклах очков. Все чаще он скользил, цеплялся за валежник, падал.

Была уже ночь. Склянкин выбился из сил. Присел на поваленный ствол, доел сырок. Спина была мокрой от пота, тело пробирал леденящий холод. Снова Толя спустился в лощину, шагая механически, ни о чем не думая. Встретилась горная речка. Под пузырями льда журчала вода. Толя ступил на лед, услышал треск и вдруг провалился по пояс. Еле выбрался,

порезав руку о лед. Хуже ничего нельзя было придумать. Вылил из сапог воду. Мелькнула мысль: разжечь костер и обсушиться. Он принялся сдирать смолистую кору с кедров. Сунул в карман липкую руку, нащупал размокшие, раскисшие спички...

Толя крикнул два раза, и безответный его голос растаял эхом. Но Склянкин не сдавался. Он шел. Медленно, упорно. Падал. Ссадил руки и колени. Треснуло стекло очков, их пришлось спрятать в карман. Варежку с левой руки он потерял. Иногда он что-то выкрикивал, вытирал рукой невольные слезы и вдруг ловил себя на том, что бредит наяву: «Ребята, включите Москву! Ну, настройтесь скорее...» И шевелилась теплая мысль: «Лампа, радиолампа!»

Была вечность, был черный, враждебный лес, был снег, колючие, как иглы, звезды - и больше ничего. Наверное, небо предвещало зарю - его край чуть побледнел.

И вдруг до слуха Склянкина донесся собачий лай. Знакомый лай. «Клякса, Клякса!» - позвал Толя одеревенелыми губами.

У дверей зимовья он упал и почувствовал, как Клякса, повизгивая, лижет его горячим и шершавым языком прямо в лицо. Открылась дверь, показались люди, и чьи-то руки сняли с плеча рюкзак с оборванной одной лямкой. А он только смог сказать:

- Там лампа... для приемника... и гостинцы...

... А потом был провал в памяти. Он лежал на койке, тепло укрытый двумя одеялами. За ним ухаживали, как добрые няньки. Подносили то чашку с супом, то кисель из ягоды лимонника, то поили малиной. И чудилось Склянкину, что волнами поднимается вокруг него чудесная музыка и его тихо колышет на этих радужных волнах. Во сне или наяву видел он, как светится шкала «Родины» и на обогреватель печи ложатся круглые пятна света из отверстий задней стенки приемника. Хрипло просил он пить и спрашивал с довольной улыбкой:

- Значит, поставили лампу? А я слышу: работает радио... Музыка-то... Слышал и догадался: значит, порядок...

- Вовсю работает! - отвечал Кутерьма, поднося к его губам чашку.

Медишин хлопнул дверью. В руке он высоко держал убитого рябчика и говорил прыгавшей Кляксе:

- Да отвяжись ты, подлая! Это не тебе, а нашему мастеру.

Чегодаев взялся ощипывать рябчика.

- Сейчас и бульон будет. Как в лучшем ресторане.

Но Толю беспокоило, что исчезла музыка. Он все просил включить приемник, спрашивал, почему выключили.

- Да это мы, чтобы тебя не беспокоить, - отвечали ему.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.