Было лето 1936 года. Островский только что закончил первый том «Рожденные бурей». После напряженнейшей работы ему предложили в порядке партийной дисциплины отдыхать. Вот он и отдыхал в Сочи, в своем новом просторном доме.

В это самое время приехал автор инсценировки романа «Как закалялась сталь» - некто Р. Все мы собрались в комнате Николая слушать читку пьесы. Островский лежал на высокой постели, напоминая, скорее, бойца на привале, чем тяжелого больного.

Инсценировку обсуждали два вечера, горячо споря о каждой сцене. Островский категорически забраковал представленный вариант пьесы. Но не только это важно: интересны десятки замечаний, которые Островский делал по ходу чтения, как он разрушал предлагаемые ситуации и строил новые, набрасывал сцены, аргументировал, опровергал, доказывал. Мы присутствовали на каком-то чудесном пиршестве мысли и фантазии. Одухотворенное, энергичное лицо Николая становилось то гневным и злым, то удивительно радостным и добрым. Он всячески оттенял и подчеркивал нравственную, этическую красоту и силу своих героев, их интеллектуальное превосходство перед врагом. Он требовал, чтоб была показана в полную меру высота идей, героизма, мужества, благородства, достоинства, чести, оптимизма.

Стенографистки среди нас не оказалось. Запись вела Александра Петровна Лазарева - секретарь Островского. Ей мы обязаны тем, что можем теперь воспроизвести не только общий ход его мысли, но и слова.

По воле автора инсценировки мать Тони отказалась во время погрома приютить у себя еврейских детей. Островский протестовал:

- Это бросает тень на Корчагина. Непонятно, как Павел, зная о таком поступке тоникой матери, мог искать спасения в их семье. Никогда он не переступил бы порога их дома. Семья Тумановых - не реакционная семья, наоборот, она была очень либеральной, хоть и мещанской по существу. Тоня - не боец, она неспособна уйти в бурю. Но она в юности своей романтична, любит героику, и она, несомненно, настояла бы на том, чтобы впустить к себе детей. Иначе невозможно оправдать чувство Павла к ней. Нет! Он неспособен предать свой класс даже в любви. Он неспособен был бы, например, полюбить Лещинскую - явного классового врага. Тень поведения Тони падает на Павла и чернит его. Это недопустимо.

В разговоре с Виктором Лещинским Тоня должна вести себя настороженно. Такова психологическая правда. Она не доверяет ему: ведь Тоня любит Корчагина и знает, что Виктор - враг Павла. Павел при прощании с ней разоблачает ее наивный романтизм, ее мягкотелость и уходит от нее навсегда...

В другом месте, критикуя этот, уже состоявшийся последний разговор Павла с Тоней, Островский заметил:

- Беседа вышла у них уж очень бесцветной. Нет мыслей. Надо ярче показать, как развеялся романтизм Тони, показать разочарование Павла в ней. Она ему и близка и чужда одновременно: коллизия столкновения двух миросозерцании. Он не раб: он боец. И когда она предложит ему работу у ее отца, он скажет: «Я буду завоевывать такую жизнь, где я буду хозяином. А ты предлагаешь мне быть холуем».

Возвратимся к вышеупомянутой «Сцене погрома». Ее Островский разобрал подробно и тщательно. Он говорил:

- В этой сцене неверно изображен и сам Павел. Имея при себе револьвер, он не мог остаться пассивным свидетелем убийства старого Пейсаха. Этого не могло быть! Он бросился бы на петлюровца. У трупа старика Павел не мог рассказывать своим друзьям, мальчикам, о том, как он добыл револьвер.

Павка может появиться уже возле мертвого Пейсаха, в тоске звать Жухрая как спасителя и вдруг увидеть его арестованным, под конвоем. Он бросается на помощь Жухраю, бросается безоружным. Револьвер в руках Павла несколько уравновешивает силы, снижает героичность его поступка. Наконец, он в горячке просто забывает, что у него в кармане оружие. Островский обобщал:

- Эта сцена должна вызвать у зрителей гнев, возмущение, а не сострадание и жалость. Молитва Пейсаха на коленях - это не хорошо. Это унижает не только его, но и народ. Если Пейсах - рабочий типографии, он не будет умирать так слезливо. Не надо делать его таким «специфически еврейским». Рабочие-евреи не таковы: они ничем не отличаются от рабочих иной национальности.

Трагизм положения следует показать по-иному. И потом совершенно необходимо какое-то сопротивление, чтобы разрядить атмосферу безысходности. Пусть это удовлетворение зрителю принесет ну хотя бы брат Риты. Без этого нельзя.

О «Сцене с Фросей» Островский говорил:

- Нельзя себе представить, чтобы девушка рассказывала шести человекам о своем позоре. Надо продумать это. И надо оправдать самый факт ее падения: она продалась, чтобы спасти семью от голодной смерти, а не из-за распущенности. Надо дать почувствовать классовый ужас этого преступления, обнаружить бандитский оскал капитализма.

Оберегая девичью честь Фрося, считаясь с ее стыдом, Островский посоветовал, чтобы даже Жухраю поведала о своем «позоре» не она, а Павел.

В пьесе влюбленный Сережа показывал фотографию своей девушки. Он хвастался ею перед многими товарищами. Может быть, для какого-нибудь юноши это и характерно, но для Сережи? Вот именно для этого вдумчивого и мечтательного юноши?

- Будет ли Сережа всем показывать фотографию любимой девушки? Нет. Он не будет обнажать свои интимные чувства. Другу своему он обязательно покажет карточку, но не всем.

Возражения вызвал и «Эпизод на паровозе». Помните: немецкие оккупанты, угрожая смертью, мобилизовали паровозную рабочую бригаду и заставили ее вести поезд с карательным отрядом. Рабочие, в конце концов, убили сопровождавшего их часового и сбежали.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.