Музеи под открытым небом

Разработка единой методологии организации таких музеев – одна из основных задач отдела музеев Министерства культуры СССР. Этим сегодня заняты крупнейшие архитекторы, художники-реставраторы, историки и специалисты музейного дела. Создание обширных заповедных зон народной архитектуры и быта стало ныне насущной заботой и ученых-этнологов.

Ведущий инспектор отдела Вилена Ивановна Корчагина, археолог по образованию и ревностный ценитель национальных традиций по своей душевной сути, рассказывая мне о делах этих уникальных музеев, заметила:

– Эстонский, Литовский, Новгородский – это отлично организованные. республиканские и региональные музеи под открытым небом. Но подобного Киевскому у нас еще не было. Здесь можно познакомиться с прошлым, увидеть настоящее и заглянуть в будущее. Он занимает около двухсот гектаров. И на этой территории вы можете увидеть село старой Кйевщины, избы Полесья, хутор Полтавщины, селения Закарпатья, хаты Волынщины... И все воссоздано с научной скрупулезностью, тщательностью, вплоть до внутреннего убранства горниц, различных предметов крестьянского обихода. Хозяйственный инвентарь, утварь, сами постройки – это не мертвые музейные экспонаты. Они подчеркивают реальность обстановки, времени, быта – короче, самого духа той эпохи, к которой принадлежат. Вам кажется, что вы пришли не в музей, а перенесены фантастической машиной времени в прошлое, которое знакомо было вам до этого лишь по книгам и картинам.

...Я пригибаюсь и захожу в хату. Вначале ничего не вижу. После яркого, солнечного полдня глаза не могут привыкнуть к полумраку: свет еле пробивается в узенькое оконце, затянутое вощеной бумагой. Постепенно начинаю различать очертания предметов.

– Сюда проходьте, – говорит женщина ласково, певуче, словно горошины пересыпает. Сама худенькая, прямая. Одета в домотканую, до пят, юбку и выбеленную холщовую блузу – воскресный наряд полесских крестьянок. – Сидайте на лаву. – И жестом указывает мне на широкую выскобленную лавку в красном, под Николой-чудотворцем, углу.

Сволок – балка, что потолок держит, – почернел от времени и дыма. Ведь хата бедняцкая, курная – без дымохода, топится по-черному. Такие вот избы стояли в полесских лесах, близ Белоруссии, и, пожалуй, не было на всей Украине более тяжкого житья крестьянам, чем в тех местах. Каждый клочок пахотной земли отвоевывался у леса с превеликим трудом.

Разглядываю нехитрый скарб: на жердке старое рядно да кобыляк – пальто мужское, видавшее виды. В углу, возле печки, ночва, бодня, коряк, прач – все, что нужно хозяйке для большой стирки. У стены скрыня – сундук, где хранятся скромные наряды да милые сердцу безделушки.

Нет здесь повитка, где скот держат, нет каморы, где хлеб хранят, нет и соломенницы под зерно... Это все – в хатах крестьян зажиточных, «справных», где и горницы пораздольней и дым глаза не ест – в бовдур, дымоход, вытягивается.

На соседнем дворе за гончарным кругом сидел молодой парень, синеглазый, чубатый. Он негромко напевал: «Ой, ты, Галя, Галя молодая...» А его длинные сильные пальцы плавно оглаживали кусок глины, насаженной на круг. И было видно, как из этого бесформенного комка вырастает тонкое кувшинное горлышко. А на тыну уже были развешены готовые после обжига глечики, горщики, рыночки, горшки...

...Я шел по проселочной дороге, трогая рукой налитые колосья пшеницы; пил родниковую воду, оглушенный звонкоголосьем птиц; смотрел, как поворачивает вслед солнцу свою оранжевую голову подсолнух. Я входил в беленые мазанки, крытые соломой, и в рубленые, под тесовой крышей избы. Я шел по всей Украине, из области в область, из села в село, от хутора к хутору. И все вокруг кипело жизнью.

На взгорье неторопливо шумел ветряк, его огромные лопасти отбрасывали тень, похожую на крылья неведомой птицы. В перелеске над смолокурней вился голубоватый дымок, возле крупорушки толпились мужики, дымя самосадом, а веселая ребятня с любопытством глядела, как пегая кобыла раскручивала помольный круг.

И на лугу, и в поле, и на огороде, и в каждом дворе вершилась в этот урочный час сельская работа. Обыденная, та самая, без которой и каравай хлебный на столе не появится и крыша над головой не сложится. Стучали в горницах ткацкие станки, крутилось веретено прялки, на маслобойке давили подсолнечное масло, тяжко вздыхали в кузне мехи, раскаляя горно, поднималось в квашне тесто для пирогов, и из открытого окна хаты уже пахнуло смолистым запахом – там, видать, ладили печь для этих самых пирогов... . Какое это время? Век восемнадцатый, девятнадцатый – серп да литовка, кузнечный молот да крупорушка. На селянах самотканые платья, в клунях (сараях, что на подворье) висят выделанные кожи, ветряная мельница мелет рожь, отбитую цепами, – мука упругим ручьем идет в дерюжные объемистые мешки...

И тут, не знаю отчего, но вдруг вспомнились мне пустые, брошенные деревни русского Севера – Беломорье, Вологодчина... Да что говорить, когда и в ста километрах от Москвы доводилось не раз видеть осиротевшие избы, поросшие бурьяном огороды, крестьянские дворы, где гулял лишь ветер, разметывая остатки прошлогодней соломы. Только гулкое эхо откликалось на мой голос. Я оглядывался окрест, и во мне, городском жителе, вдруг просыпалось щемящее чувство утраты – словно опоздал я на свидание, которое уже никогда не случится.

Я заходил в избы, благо двери были раскрыты настежь, трогал рукой отполированные временем, почерневшие бревна, ощущая слабое, уже еле уловимое дыхание человеческого жилища. Оно уходило отсюда, растворяясь в ближнем лесу, в полях, в горьковатом на вкус сентябрьском воздухе.

Те деревни скорее напоминали музейные залы – своей тишиной и слегка печальной торжественностью.

А здесь, в музее, была самая настоящая жизнь с ее повседневными заботами. Одно было необычно: словно обнажились пласты времени – резная, в стиле барокко, церквушка восемнадцатого века, а рядом церковноприходская школа начала нашего столетия.

Постройки девятнадцатого века и атрибуты тридцатых годов, периода коллективизации. Парубки да дивчины, будто шагнувшие к нам со страниц гоголевских «Вечеров...», мирно переговариваются с землепашцами, одетыми в кургузые пиджаки и косоворотки...

– А знаешь, каким будет украинское село завтра? – спросила меня юный этнограф, научный сотрудник музея Таня Марченко. – Идем, покажу.

«Социалистическое село: перспективное планирование» – так прозаично обозначается в проспекте этот опоэтизированный архитекторами, строителями, художниками-дизайнерами уголок музея под открытым небом. Коттеджи, исполненные в национальном стиле, с учетом традиций народной архитектуры, отвечают всем сверхсовременным требованиям. Максимум удобств, комфорта, и при этом уклад крестьянской жизни нисколько не нарушен. Село словно сливается с окружающей природой – лес, луг, поле становятся как бы частью всего ансамбля. Приусадебные участки, хозяйственные постройки, пасека... И тут же отлично оборудованные индивидуальные гаражи, прачечная, химчистка. Словом, внешние приметы слияния города с деревней, как говорится, налицо. Но, что гораздо важнее, осовремененная культура крестьянского быта прекрасно гармонирует с давними народными традициями устройства украинского села, с его национальным колоритом. Причем ясно прослеживается система районирования – сохранены в архитектуре и жизненном укладе зримые, характерные приметы каждой области, каждого района, каждого села и хутора республики.

Собственно, именно по этому принципу (локальное районирование) спланирован весь Киевский музей народной архитектуры и быта. Он разбит на девять зон согласно географическому, этническому и историческому делению республики. Даже ландшафт, над которым немало поработали землеустроители, искусно воспроизводит характерные черты той или иной зоны. Природные условия (лес, река, озеро, степь) также приближены к естественным географическим условиям региона.