Мцхета

расторг?

Этот воздух Кавказа, настоянный на миллионе тончайших запахов, в которых перемешались цветение долин и грозовое дыхание гор, эта мягкая, обволакивающая синь южного неба, эта невообразимая палитра красок и звуков – все входит в душу пронзительной красотой и поэзией.

Прошлое, настоящее, будущее щедрой грузинской земли, будто собранные в фокусе, фантастическими лучами блеснули вдруг в засохшем корне гранатового дерева.

И строка вяжется к строке, и стихи пронзают время, прессуют его в драгоценный камень.

Влекло его твое небытие пройти сквозь твердь плиты

непроходимой, чтобы припасть к твоей руке родимой, удостоверясь в тонкости ее.

С великим милосердием дерев разнял он узкий холодок браслета и горевал, что ты была бессмертна лишь вечно, лишь потом, лишь умерев.

Не чудо ли это? Женщина, пришедшая к нам через столетия, трогает наши сердца, «оживляет» далекие дни, приближает их к нам, делает понятными, близкими...

Гранат внушал запястью твоему все то, что знал об алых

пульсах крови в больших плодах, не умещенных

в кроне и по ночам слетающих во тьму.

Он звал тебя узнать про шум ветвей с наивностью присущею растеньям, – истерзанный тяжелым тяготеньем, кровоточеньем спелости своей.

Какая же корысть владела им, вела его в таинственные своды явить великодушие природы в последний раз! – твоим рукам

немым?

...А всего-то кусочек гранатового дерева, малая частица великой Природы.

И стихи Чиковани, навеянные ему самой Природой и Временем, дочитываются сейчас и памятью и сердцем.

Не Грузии ли древней тишина велит очнуться песенке туманной: «Зачем так блещут слезы,

мой желанный? Зачем мне эта легкость тяжела?»

Не Грузии ли древней колдовство велит гранату караулить плиты и слабое дыханье Серафиты не упускать из сердца своего?

Нет, не случайно позволила я себе это лирическое отступление: не «мертвые осколки прошлого, а живая красота родного края видится мне в находках грузинских археологов.