Моя жизнь – мои фильмы

Зная его немыслимую скромность, я сопротивлялся как мог этому неожиданному решению, но на этот раз он был совершенно неумолим.

– Слушай, сыграй сам, – сказал он, решительно снимая с себя домино. – Ну, ей-богу, у тебя выйдет!

Отступать было некуда, и я решил послушаться Жакова. В гримерной наспех тупой бритвой мне сняли усы, наспех сделали грим, я надел костюм Жакова и вышел играть.

Теперь мне предстояло в жалком бритом виде предстать перед Макаровой. На счастье, она была в Москве, но когда-нибудь это должно было произойти. И когда Тамара приехала, я не пошел ее встречать, а отправился на студию, где гример наклеил мне временные усы – наподобие моих натуральных. Так я и проходил в них целый день, подготавливая Тамару.

А за обедом усы снял. Впечатление было ужасное.

Мы закончили «Маскарад» в субботу 21 июня 1941 года. На следующий день, в воскресенье, была назначена официальная сдача фильма лермонтовской юбилейной комиссии. Вдруг в просмотровый зал вбежал кто-то из ленфильмовцев: «Товарищи, выходите во двор. Сейчас будет передано по радио правительственное сообщение».

Как и у всех людей нашей страны, в эти первые минуты душевное потрясение было необыкновенным. Ломались все соизмерения и масштабы событий, интересов – начинался иной счет времени, иной счет оценкам и обязанностям.

В первый день войны мы забыли о фильме «Маскарад». Но потом нас пригласили в Москву сдать фильм Комитету по делам кинематографии. Мы сидели с М. Роммом, который был тогда начальником Главного управления по производству художественных фильмов, в просмотровом зале, и обоим нам было странно смотреть на экран, где протекала жизнь словно бы в каком-то совсем другом измерении.

В тот же день вечером мы с Роммом отправились в Ленинград, чтобы как-то определить дальнейшую судьбу «Ленфильма». На пути в Ленинград, в Бологом, попали под первую бомбежку. Не доезжая до Любани, поезд снова остановился. Здесь вокруг упавшего полусожженного «юнкерса» со свастиками на крыльях собралась толпа. Три мертвых летчика лежали тут же. Это было мое первое и потому, думаю, наиболее сильное впечатление от войны, причем не на фронте, а в тылу.

Ленинград встретил нас окнами, заклеенными крест-накрест, поразительной тишиной. К середине июля в городе возникла какая-то странная тишина заколоченных дач. Многие предприятия эвакуировались, и город освободился от производственного шума. В те дни Михаил Калатозов, Тамара Макарова и я шли по ленинградским улицам, ощущая оскорбительность, парадоксальность этой тишины в резком столкновении с тем, что мы думали и ощущали. Перед этим мы с Тамарой встретились с давнишним нашим другом Калатозовым, чтобы решить нашу судьбу. Тамара сказала: «Я никуда не поеду из Ленинграда. Я здесь родилась, прожила всю жизнь и никуда не поеду». Мы шли в Смольный, чтобы сказать об этом решении. Нас оставили в Политуправлении фронта и тут же дали задание – написать воззвание к ленинградцам.

13 августа сорок первого года мы с Тамарой вступили в партию. Наряду с работой в Политуправлении фронта по рекомендации Жданова мы принялись за постановку фильма о военном Ленинграде. Но еще раньше мы стали снимать короткометражные агитационные киноплакаты: «Встреча с Максимом», «Победа за нами», «Чапаев с нами», «Старая гвардия».

Сценарий для полнометражного художественного фильма писали втроем – Калатозов, Блейман и я. Тамара, пока писался сценарий, пошла работать в военный госпиталь медсестрой.

Мы снимали фильм «Ленинградцы» как неприкрашенную правду о жизни и быте города-героя в грозную осень сорок первого. Отдельные игровые сцены снимали на местах подлинных событий, в натурных съемках участвовали жители города. Жизнь в Ленинграде становилась все труднее: непрерывные бомбежки, позже – систематический артобстрел. С каждым новым блокадным днем трагически обострялся голод. Наступала блокадная зима.

7 ноября мы решили сходить к себе на квартиру. На дверях кинотеатра «Молния» на Петроградской стороне увидели написанную от руки афишку: «Сегодня новый художественный фильм «Маскарад».

Мы пошли, сели среди усталых, сумрачных людей. Дважды сеанс прерывался сиреной воздушной тревоги, и механик спрашивал у публики:

– Пойдете в убежище или крутить дальше?

– Крути дальше! – отвечали ему из зала.

Отсняв в Ленинграде натурные сцены, мы отправились в Среднюю Азию для завершения съемок и монтажа. В октябре 1942 года всем съёмочным коллективом вернулись в Ленинград, когда уже блокада стала «нормой» бытия для оставшейся в живых части ленинградцев.

Жили мы в «Астории» как приезжие люди, потому что за минувшую зиму наши квартиры стали абсолютно нежилыми.

Шла вторая блокадная зима. В номере температура не поднималась выше нуля, в ванной намерз лед. Голод и холод стали обыденностью. Но к этому времени Ленинград достиг тех высот стойкости, которые сделали его легендарным.