Родился я 1 октября 1880 года на хуторе Эльмуста, в калмыцкой семье, кочевавшей со своей кибиткой по Сальским степям.
Мне дали древнее имя - Ока. Имена у нас, калмыков, оставались еще старыми, а фамилии были русские. По калмыцки фамилия моя Хардагин - «черный годовик».
Отца моего Хаби русские переселенцы называли Иваном.
И вот русский писарь, приезжавший к нам раз в год отмечать новорожденных и умерших калмыков, записал в книге Оку Ивановича Городовикова - меня.
Мать ходила по степи, подбирала падалину, выдирала жилы, выделывала из них нитки. Была она также большой мастерицей собирать в степи коренья, дубить и красить кожи. Из обрывков кожи шила она всем нам штаны, кожухи, сапоги. И в жалкой нашей нищете все-таки умудрялась порадовать нас: раскрашенными жилами вышивала она на голенищах сапог всевозможные пестрые узоры.
Нас, детей, было шестеро. Постоянными спутниками моего детства и юности были голод, холод, нужда.
Ни одна зима, ни одна весна не проходили у нас без эпидемий: то тиф, то оспа. Но постоянным и самым страшным врагом кочевых калмыков был туберкулез.
Болел я много. Справиться с болезнями помогло, видимо, мое железное здоровье. Лечили нас знахари способами очень жестокими.
До 7 лет я жил с родными.
Ранней весной богачи-баи делят свои стада на маленькие, голов по 25-30 каждое, чтобы мать не растеряла детенышей в большом стаде. В это время баям нужны дешевые рабочие руки и молодые зоркие глаза - смотреть за маленькими кущанками.
И вот, как только пошел мне 8-й год, родные определили меня в пастухи. Бай положил жалованье: за 3 месяца работы одна овчинная шкура. Будут у меня на зиму шуба и штаны.
Я работал, работал изо всех сил, какие только могут быть у 7-летнего.
Но вот однажды, устав до предельной крайности от бессонных ночей и бесконечного хождения по степи, я прилег в густую, еще не выжженную солнцем траву и уснул.
Спал я, видимо, очень долго. Когда проснулся, совсем стемнело. Огляделся: нет моих кущенок! Сердце сжалось маленьким комочком и подкатилось к горлу.
Я побрел наугад по направлению к дому хозяина. Шел долго. Наконец, в темноте засветились окна кибитки. Стучу. В ответ слышатся ругань и шлепанье босых ног. Вхожу в темную кибитку, пропитанную зловещим, как мне кажется, запахом копоти и пота. Грозно нахмурив брови, стоит передо мной старший чабан: «Где же ты это шатался?.. Да, где же, интересно знать, твое стадо?..»
Крепкая рука опускается мне на голову. Помню дикую боль и без конца поднимающуюся и опускающуюся огромную руку. Наконец, мой мучитель, видимо, устав, разрешает мне лечь, со словами: «Подожди, вот наступит утро - хозяин покажет тебе, как терять стадо».
Ночь тянется мучительно медленно. Что будет с родными, когда они узнают о случившемся? Хозяин потребует у них денег за потерянных кущанок, а где их взять, деньги?
Только перед рассветом забылся я коротким сном. Знакомый каркающий голос разбудил меня: «Вставай, лентяй, иди к хозяину, он тебе покажет, где раки зимуют!...» Жмусь к стене кибитки и тихо плачу. Наконец, мой мучитель, видимо, насытившись, говорит спокойно, точно ничего не произошло: «Хватит нюни распускать! Кущанки твои целы. Вчера вечером я пригнал их...»
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
К 760-летию поэмы Шота Руставели
О фашистких расовых теориях