Мое море, мои корабли

А вскоре на смену игрушечным солдатикам пришли настоящие…

Война. С одной стороны, она прошла мимо, не сделав из меня солдата. С другой – я весь вырос в войне. В 5 – 6 лет я плакал от слезоточивого газа, когда полиция разгоняла демонстрации студентов, протестовавших против угроз Пилсудского оккупировать Литву. А потом был сорок первый год, и четыре года оккупации, машины на улицах, со стеклами, изрешеченными пулями, и сгоревшие деревни, и выстрелы по ночам, и известия о гибели людей, которых мы хорошо знали.

Я часто возвращаюсь памятью в те дни, у меня есть внутренняя потребность до деталей рассмотреть эти картины, как бы трагичны они ни были…

Война началась в воскресенье. Мы с матерью пешком отправились в Каунас из-за города, потому что все автобусы были реквизированы и транспорт не работал. Мы шли по дубовой роще. Рядом были две радиовышки, и вот над ними, совсем низко, пролетели два «мессершмитта». В роще были советские солдаты, и они дружно стреляли по самолетам из винтовок…

Весь вечер и всю ночь мы сидели на балконе, слушая радио. Все время по телефону звонили друзья, родные… А по магистральной дороге на восток шли советские солдаты. Весь вечер, всю ночь и все утро следующего дня. Потом дорога опустела…

А на следующее утро мы с двоюродным братом выскочили из дома на улицу и в десятке-другом метров от дома увидели колонну немецких грузовиков, В герасимовской «Молодой гвардии» есть кадры, очень похожие на то, что открылось тогда перед нами… Было раннее утро, солдаты брились и умывались около грузовиков. И лежал на земле труп мальчишки лет десяти. На голову ему была наброшена его собственная рубашка. Рядом стоял жандарм. И плакали какие-то девочки, которые сказали нам, что на этого мальчика наехал мотоциклист.

Я помню холодок раннего утра, веселые, спокойные, совсем невоенные лица солдат, аккуратные грузовики, которые притягивали нас своей необычной формой и скрытой мощью, притаившейся в двигателях, помню огромную бляху на груди жандарма… И все это – люди в странной форме, мощная техника – все это прибыло к нам из Германии для того, чтобы убить десятилетнего мальчишку, моего сверстника.

К обеду на нашей небольшой улочке появились велосипедисты. И через забор сквозь кусты черной смородины мы часа полтора вглядывались в тех, кого до сих пор видели только в кинохронике.

Потом немцы ушли на восток. По городу стали ходить нацисты в форме СД и СС и еще какая-то нечисть в черных мундирах. Эти всегда сопровождали пленных, стояли на сторожевых постах у мостов, по ночам грабили население, а днем занимались муштрой на большом пустыре недалеко от нашего дома…

В сорок четвертом немцы стали возвращаться с востока. Но это были другие немцы. Испуганные, грязные, с плакатами, которые они везде расклеивали: «Кто будет грабить – будет расстрелян!»

В нашем доме тогда прятались какие-то люди, жили иногда в подвале, иногда на чердаке. В комнате в стене за шкафом была ниша. Пришло время, и она пригодилась. Средняя доска в задней стенке шкафа слегка сдвигалась влево и вправо. Открывая вход в нишу. А в ней было достаточно места, чтобы один-два человека могли провести там часы или даже ночь.

…Шли какие-то немецкие картины. Сплошь комедии. Удивительно! Я видел много немецких фильмов во время войны. О войне не было ничего! Немцы абсолютно ничего не снимали о войне. Иногда лишь попадались ленты об англо-бурской кампании или еще о какой-нибудь столь яге отдаленно-исторической… А о войне, в которой немцы сидели уже столько лет, у них не было ничего. Кроме хроники, разумеется.

Главные роли исполняли довоенные комики, которые разыгрывали самые дурацкие комедии по старому американскому принципу с тортом в морду, падением – вставанием и т. Д. После войны мы видели этих актеров в трофейных и нетрофейных фильмах, в частности в картинах австрийской «Вена-фильм». Ганс Мозёр, Гайнц Люман, Тео Линген… Не так давно я видел Лингена в ФРГ. Он был все такой же, как много лет назад, играл в каком-то водевиле и был занят в основном тем, что на разные лады, бесконечно разнообразя интонации, повторял какое-то словечко, вроде «пик!»…

…Мы, дети, ходили в школу. Правда, исчезли и многие ученики и многие учителя. Большинство школ было закрыто. В тех, что остались, половину помещения, занимали немцы. Посредине коридора перегородка, за ней – казармы.

Как только фашисты застряли под Москвой, сразу же везде появились призывы вступать в легионы СС для восточного фронта. Срок записи был установлен в сорок пять дней. Но когда срок истек, оказалось, что записалось всего 16 человек. Я очень хорошо запомнил эту цифру. Она была приведена в передовице газеты, издававшейся на литовском языке. Газета сначала именовалась «В свободу», затем «В будущее». Так вот, эта газета три дня подряд печатала передовицы. Первая называлась «Больно!», вторая – «Еще больнее!», третья – «Больнее всего!». В этих передовицах говорилось о том, что Литва поражена чуждой идеологией и чуждыми настроениями, плохо связуемыми с новым порядком в Европе и с тем направлением, по которому следует идти литовскому народу, если он хочет найти свое место в будущей Европе… А еще объявлялось о закрытии обоих литовских университетов, ряда школ и больниц. Сообщалось, что за убийство одного немецкого солдата будут расстреливать сто заложников и что в ближайшее время будут проведены соответствующие акции. Что это означает, мы вскоре узнали, когда были проведены массовые облавы и всех арестованных отправили в концлагерь Штутгоф в Восточной Пруссии. Из этого лагеря ненужных рейху людей отправляли в лагеря уничтожения…

Я не могу об этом забыть. Потому что – я убежден в этом – зло, как и добро, не исчезает бесследно. Во всем есть внутренняя связь. И когда сегодня мы узнаем о трагических событиях где-нибудь в Южной Америке, я знаю: сегодняшние палачи – духовные сыновья тех нацистов, которые в годы войны зверствовали на моей земле…

Несколько лет назад в Сантьяго я встречался с Дином Ридом. Он хотел попасть на конгресс работников культуры Латинской Америки, который должен был состояться в Аргентине. Дин Рид ждал визу, а ему ежедневно присылали угрожающие письма, не давали спать телефонными звонками различные фашистские организации. На многих письмах была свастика…

А совсем недавно мир пережил чилийскую трагедию. Фашизм – это апология предательства. Все средства пропаганды, все способы обработки сознания направляются на то, чтобы человек предал других и самого себя. Все захватнические войны начинаются с предательства.

Предательство – это идеология и метод фашизма. Оно окружено полем страха и проволочными заграждениями. И для создания этого поля применяются террор, насилие, пытки. Поэтому фашизм – это тюрьмы, это концлагеря, это организованное и продуманное мучительство миллионов…

Мы разделяем войны на справедливые и несправедливые. Нет и не может быть сравнения между человеком, сражающимся за свободу, и каким-нибудь наемным убийцей, который за приличные деньги готов уничтожить кого угодно.