Что-то подозревал и Вячеслав Иванов, и некоторые другие поэты, но автором мистификации считали самого Маковского. Гумилев, безусловно, сразу все раскусил, но из гордости и презрения молчал. Кроме того, следует сказать, что хотя он внимательно следил за творчеством молодых и начинающих русских поэтов и писал своевременные рецензии об их произведениях и сборниках, но нигде и никогда ни словом не обмолвился о Черубине де Габриак и ее стихах. И уж точно никогда не посвящал стихов Дмитриевой! Она, точнее Волошин ее устами, просто сознательно распространяла эту дезинформацию, подхваченную, кстати, Цветаевой, что придало лжи большую достоверность. Однако никто никогда не видел этих стихов опубликованными, как не видел и того журнала, на который ссылалась Дмитриева (Волошин). Зачем-то Максимилиану была нужна еще одна легенда: Гумилев-де был влюблен в Дмитриеву и тщетно добивался ее руки.

А вот сам Волошин как раз посвящал стихи своей любовнице! Например, венок сонетов «Corona astralis». Но об этом все почему-то молчали и продолжают молчать.

Фон Гюнтер, конечно, не удержался и «под большим секретом» поведал тайну Черубины Михаилу Кузмину, еще одному сотруднику «Аполлона». Кроме того, рассказал, что у Дмитриевой с Гумилевым в Коктебеле был большой роман, о чём он знает от… самого Гумилёва. По-видимому, сентиментальный немец постеснялся назвать истинный источник информации – Дмитриеву, достаточно было и того, что она ему наговорила во время их прогулки.

Выслушав фон Гюнтера, Кузмин усмехнулся и произнёс странную фразу:

- Я давно говорил Маковскому, что надо прекратить эту игру. Но аполлоновцы меня и слушать не хотели...

16 ноября в редакции «Аполлона» Михаил Кузмин в присутствии Алексея Толстого открыл Сергею Маковскому всю правду о личности Черубины де Габриак, указав на Елизавету Дмитриеву. Маковский, изо всех сил пытаясь сгладить свою крайне смешную роль в этой мистификации, предложил ей сотрудничество в журнале на новых условиях, но она гордо ответила:

- Я умерла вместе с Черубиной!

Очень пафосно, конечно, но, к сожалению, эти слова полностью соответствовали действительности: больная психика Лили не выдержала исчезновения ее «второго я».

Любопытные кинулись расспрашивать Гумилёва, считая его наиболее близким к Дмитриевой лицом и даже виновником всей мистификации. Доселе молчавший поэт ответил с офицерской прямотой:

- Я хорошо знаю госпожу Дмитриеву. Как женщина она гораздо интереснее, чем как поэтесса. По крайней мере, в некоторые моменты…

Вот об этом тут же стало известно Волошину, который пребывал в блаженной уверенности: «роман» Лили с Гумилёвым придуман им от и до. Оказывается… И добродушный, миролюбивый Волошин, оказавшись в роли обманутого любовника, при первой же встрече дал сопернику пощечину по всем правилам дуэльного искусства.

Забегая вперед, скажу: Гумилев впоследствии никогда не обсуждал историю с Черубиной и не опускался до опровержения возводимых на него обвинений. Вся информация о его «неприглядной роли» в этой истории исходила от Волошина, заинтересованного в том, чтобы самому выглядеть как можно более невинным, и от влюбленной в Волошина Марины Цветаевой, которая позже написала свою историю о талантливой и несчастной поэтессе. Хромой, некрасивой, но очень одаренной и не нашедшей  другого пути, чтобы пробиться в мир поэзии через толпу мужчин, которые бы не простили ей несоответствия красоты ее стихов и физической ущербности.

Цветаеву не насторожило даже то обстоятельство, что Волошин и ей предложил участвовать в аналогичной мистификации, но выдавая себя на этот раз за мужчину. От такого предложения Цветаева гордо отказалась, заявив, что все написанное она привыкла подписывать своим настоящим именем.

А к воспоминаниям самой Дмитриевой стоит относиться очень осторожно: там и скорбь по умершей мифической дочери, и боль утраты любимой матери (которая была тогда еще жива и относительно здорова), и «чисто платонические» отношения с Волошиным… И о дуэли между ним и Гумилёвым Дмитриева писала как о попытке «дорогого Макса» наказать «надменного офицера» за открытие инкогнито Черубины. В общем, роман, а не воспоминания. И в прощальном письме Волошину она осталась верна себе:

 «Я стою на большом распутье. Я ушла от тебя. Я не буду больше писать стихи. Я не знаю, что я буду делать. Макс, ты выявил во мне на миг силу творчества, но отнял ее от меня навсегда потом. Пусть мои стихи будут символом моей любви к тебе».

Дуэль Волошина и Гумилёва больше смахивала на театральную постановку. Стрелялись на Черной речке (а где же еще?) из старинных пистолетов. Великолепный стрелок, Гумилёв промахнулся с расстояния в 15 шагов, а у Волошина, который, по его собственному признанию, «боялся, по неумению стрелять, попасть», пистолет дал осечку. Гумилёв предложил ему выстрелить еще раз, Максимилиан благополучно промахнулся, а его противник от второго выстрела отказался, равно, как и отказался подать Волошину руку. И его можно понять.

А последняя встреча Сергея Маковского с Дмитриевой и вовсе отдает мелодрамой. Лиля, во что бы то ни стало, хотела предстать перед Маковским «подлинной Черубиной».

«Дверь медленно, как мне показалось, очень медленно растворилась, и в комнату вошла, сильно прихрамывая, невысокая, довольно полная темноволосая женщина с крупной головой, вздутым чрезмерно лбом и каким-то поистине страшным ртом, из которого высовывались клыкообразные зубы. Она была на редкость некрасива. Или это представилось мне так, по сравнению с тем образом красоты, что я выносил за эти месяцы? Стало почти страшно. Сон чудесный канул вдруг в вечность, вступала в свои права неумолимая, чудовищная, стыдная действительность. И сделалось до слёз противно, и вместе с тем жаль было до слёз её, Черубину...»

Маковский усадил Лилю в кресло. Она говорила долго, сбивчиво, и ему не удалось вставить в её монолог ни словечка. Суть её длинной и несвязной речи Маковский позже изложил так:

«О том, как жестоко искупаю я обман, - один Бог ведает. Сегодня, с минуты, когда я услышала от вас, что все открылось, с этой минуты я навсегда потеряла себя: умерла та единственная, выдуманная мною «я», которая позволяла мне в течение нескольких месяцев чувствовать себя женщиной, жить полной жизнью творчества, любви, счастья. Похоронив Черубину, я похоронила себя и никогда уж не воскресну...» На прищуренных глазах показались слезы, и голос, которым я так привык любоваться, обратился в еле слышный шепот. Она ушла, крепко пожав мне руку. Больше мы не встречались».

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.