– Но время же дорого... Каждая минута на счету, – поморщившись, возразил Стругов. – Может, от этих минут жизнь людская зависит, может, она на волоске уже...
– Десять минут на еду надо, а заодно и на обдумывание. Необдуманных поступков нам нельзя совершать, товарищ майор.
– Ты, Меньшов, слишком складно говоришь. А людям как? – спросил Стругов, потом махнул рукой, соглашаясь. – Ладно. И собак заодно покормим.
Все разом посмотрели в конец длинного, прямого, как луковая стрела, хвоста вертолета – пятнистый сеттер сидел там и, тонко взвизгивая, зализывал побитую грудь.
– Давай-ка, Алексей, харчевую сумку сюда.
– Сиди-сиди. – Меньшов остановил поднявшегося было Гупало. – Загорай, пока время есть. Я схожу...
– А я не загораю, я обдумываю. – Гупало пожал плечами и вопросительно посмотрел на майора, – Стругов не любил, когда не выполнялись его приказы, но на этот раз майор лишь устало кивнул, потер пальцами плохо выбритый, с редкими кустиками седой щетины подбородок: поднимали по тревоге, на рассвете, в самые сладкие часы, иные вообще забыли бритву взять с собой... Гупало отвел глаза, ему вдруг стало жаль этого немолодого, столько видевшего и перенесшего в жизни человека. Меньшов беззвучно появился в притеми вертолетной кабины, ловко спрыгнул на ракушечник, потянул за прочный брезентовый ремень бокастую сумку. На ходу он вытащил из сумки цветистую, но уже до тканой основы вытертую клеенку. Быстро присев, расстелил ее на ракушечнике. Тут же чертыхнулся – стремительно принесшийся ветер резко завернул угол клеенки, сложил пополам, швырнул горсть крупного колкого песка сверху.
– Привет от старых штиблет, – басом прокомментировал Гупало. – Наше вашим, давай спляшем. – Он подполз на четвереньках, приподнял клеенку, ссыпал песок под ноги. – Скатерть-самобранка: и в огне не горит и в луже не тонет...
Стругов потянулся к кругу копченой колбасы, торчащему из сумки, вытащил, разломил пополам.
– Колбасой собак покормим. Буковинская называется... А сами докторской обойдемся. Как? За?
Меньшов хмыкнул и, подняв руку, проголосовал «за».
Стругов поглядел на камыш, на заросли куги, среди которой блеклой зеленью расцвела сныть, чья кашица в летнюю пору пахнет медом и звонким-звонка от пчелиного гуда, а сейчас мертвенна и по осени бесплодна, и у него даже горло защемило – скоро пойдет снег, наступит унылая пора, а с нею и тоска заползет в грудь, застынет болезненным комом под сердцем и растает лишь, когда снег окрепнет, зима упрочит свои права и полностью войдет в силу.
– А второго-то пса нету. Простыл след,- – проговорил Меньшов, проследив за взглядом майора. – Времени нуль, ждать не будем.
– Да вон он, ваш пес! Жрать захотелось – живо прискакал, – сказал Пермяков, запрокинув голову.
Со спины, по мокрой береговой кромке, к ним заходил кирпичный сеттер.
Стругов резко повернулся, вытянув губы, тонким цыком позвал собаку. Пес остановился, поджал одну лапу, видно, ушибленную, потом все же подошел, кривобокий, диковатый; осторожно, словно под ним были гвозди, опустился телом на ракушечник.
– Умница. С высшим образованием, – тихо похвалил его Стругов. Порывшись в боковом кармане сумки, он достал фольговое ребристое блюдце, положил на него половинку колбасного круга. – Держи, старина. Может, разрезать, а? Пермяков тяжело рассмеялся.
– Ты, майор, с собакой, как с любимой женщиной, обращаешься. Ты ему слюнявчик на грудь приспособь. – Пермяков отщипнул пальцами немного хлеба, притиснул к носу, шумно вдохнул. – Лучшая закуска.
– Я только в дворнягах хорошо разбираюсь. Они по моей части, а те, у кого хвост не кренделем, для меня на одно лицо.
– Алексей, – обратился Стругов к лейтенанту, – соединись-ка по рации с городом, узнай, как дела? И что они нам посоветуют, спроси...
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
К 100-летию со дня рождения М. И. Калинина