Майстра

Валерий Поволяев| опубликовано в номере №1163, ноябрь 1975
  • В закладки
  • Вставить в блог

Рассказ

Майор Стругов вел вертолет почти вдоль кромки лимана, стараясь не загонять винт машины в обрезь редких сырых облаков. Было раннее утро, заспанное солнце только что вылезло из-за далекой, чуть вогнутой кромки моря. Стругов не мог никак освободиться от странной тяжести, застрявшей в грудной клетке, в самой глубине ее, под сердцем, от усталости, оставшейся после скомканной тревожной ночи, от цепкого ощущения тревоги, безотвязно охватывающей его в последнее время.

– Смотри, майор, кабан! – Начальник райотдела милиции Пермяков поднялся на дюралевую лесенку, вцепился крупными руками в потолочные скобы. – Ну и кабан! С корову, не менее, а? Из двух стволов только снять можно. Как считаешь, майор?

На крохотном, плоско поднявшемся над водой островке крутился огромный палевый кабан: задрав сильно вытянутую волосатую морду, он часто поддевал пятаком воздух. Длинные, почти прямые клыки кабана были в крови. Убегать зверю некуда – кругом волнистая рябь, плавни, все сухие куртины и гривы затопило по самый верх, и пока не спадет вода – сидеть кабану на островке.

– Дай круг, всего один круг: – Пермяков пристукнул кулаком по резиновому настилу, – к кабану вернемся!

– Не надо. Пусть живет, – хмуро сказал Стругов. – Алексей, как курс? – спросил он у штурмана с непонятной фамилией Гупало. Тот поправил тоненькую планшетку, лежавшую на коленях, ткнул пальцем в голубизну карты, засунутой под целлулоид, потом привстал, глянул вниз, в камышовый бурелом, где настороженно блестели темные прогалины воды.

– Через семь минут будем на месте, – объявил он простуженным, с сипотцой, басом.

Был Гупало неповоротливым, толстеющим молодым человеком с сонно опущенными глазами и густыми рыжими волосами, как проволока, жесткими, растущими вкривь и вкось...

Вскоре по курсу показался длинный, снежно чистый остров, окаймленный густой, но уже сохлой растительностью, – Охотничий Став. Стругову раньше приходилось бывать на острове, бить жирующих уток. Помнил Стругов и безудержно бесшабашный клев в плавнях. Он поискал глазами деревянный приют-домик, сколоченный из финских панелей, на восемь человек, но не нашел.

«Забыл, где стоит, – подумал он. – Нет, не забыл. Дом стоял на берегу заросшей камышом и кугой поймы, от дверей до воды по деревянной сходенке два шага, не больше... Пойма – вот она... А дом? Где же дом, прозванный охотниками приютом?»

Дома не было. Дом снесло ночным наводнением. Стругов уже знал, как разыгралась трагедия, – рассказали в штабе. Более суток над Азовом дула низовка – «турецкий» ветер. Облака он гонит так низко, что те задевают за трубы одноэтажных домов. Этот ветер нагнал в лиманы морской воды, затопил плавни, а потом, ночью, уже в одиннадцатом часу, после десятиминутного затишья, на побережье обрушился майстра – ветер-европеец огромной силы, вздыбивший в западных водах тяжелый морской вал. Вал шел к берегу, переворачивая в запанях сейнеры, ломая, как спички, бетонные пасынки, поднимая со дна старые рыбацкие байды, затопленные еще в прошлом веке. В Охотничьем Ставе, как выяснилось, он снес приют, в котором расположились на ночлег не чуявшие беды охотники, прибывшие в угодья пострелять птицу, порыбачить...

Стругов посадил вертолет на берег поймы, почти впритык к воде. В иллюминатор была видна спокойная и чистая глубина. Когда Стругов, досадуя на слабость в теле и звон в ушах, выбрался из вертолета, то увидел, что офицеры сбились в круг и молча рассматривают что-то. Майор подошел, заглянул через плечо штурмана, увидел худую мокроглазую собаку с жалобной мордой, узким угловатым крестцом, непрочной грудью. Пятнистые нечесаные бока собаки с прилипшими к шерсти водорослями мелко дрожали, кривоватые тонкие лапы подгибались от страха, усталости, от отчаяния, от сознания собственной беспомощности.

– Вот она знает... где хозяин, где остальные... Знает, да сказать не может, – задумчиво проговорил Гупало.

Стругов, присев на корточки, протянул руку к собаке: та настороженно откинула назад голову, но потом, поняв, что человек не замышляет ничего худого, потянулась носом к ладони, запрядала ноздрями.

– Хозяина ищет, – сказал Меньшов.

– А где хозяин? То ли жив, то ли мертв, одному богу ведомо.

– Обыщем Охотничий Став... – не то предложил, не то приказал Стругов. Поднялся, вытер одну руку о другую, стянул с головы шлем. – Глядишь, и найдем что... Тут иногда клок газеты подсказать может, где люди.

– Можно обыскать, – помедлив, согласился Пермяков, хотя и собрал на лбу недовольные морщины. Право приказывать он считал, судя по всему, единоличным. – Как пойдем? Все вместе, гуртом? Или цепочкой? – спросил он и тут же умным, знающим голосом предложил: – Лучше цепью, с интервалом в пять метров. Нас тут сколько? Четыре человека... Вот полоса захвата и составит двадцать метров. Самый аккурат.

Стругову досталось крайнее, к воде, место; он, разгребая носками сапог завалы резики, сделал несколько шагов, осмотрелся, потом раздвинул камышовый стланик. Скрипучий хруст сухих трубок вызвал у него нытье в зубах. Справа из камыша выглядывала огненная, как цветок, голова штурмана. За штурманом, следующим по цепи, шел Меньшов; замыкал линию Пермяков, с суетными округлыми движениями, надсадным, слышным даже здесь дыханием.

«Сердце у него – того... Иначе бы он так не дышал», – подумал Стругов. Выйдя на примятый пятачок-вдавлину, он увидел мертвого дельфина. Небольшой, примерно полуметровой длины дельфин-ребенок длинным тупым носом вспорол землю... По ввалившемуся сморщенному глазу ползала крупная, отогревшаяся на солнце муха. От дельфина исходил едкий запах, и Стругов понял, что он лежит здесь уже несколько дней и погиб еще до майстры.

Потом ему попалась суковатая палка, отороченная прелой, превратившейся в лохмотья кожурой. Поднял, оборвал лохмы; палкой было удобно поддевать сухие шапки куги. Под одной из шапок он нашел старый ружейный приклад с вытертой до блеска плечевой пластиной. Кряхтя, нагнулся, вытащил приклад из-под куги, подержал несколько секунд в руках, пробуя на тяжесть. Приклад был переломлен у курков. Скорбно-озабоченное выражение сковало лицо Стругова; трудно было понять, о чем он сейчас думает.

  • В закладки
  • Вставить в блог
Представьтесь Facebook Google Twitter или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.

В 4-м номере читайте о знаменитом иконописце Андрее Рублеве, о творчестве одного из наших режиссеров-фронтовиков Григория Чухрая, о выдающемся писателе Жюле Верне, о жизни и творчестве выдающейся советской российской балерины Марии Семеновой, о трагической судьбе художника Михаила Соколова, создававшего свои произведения в сталинском лагере, о нашем гениальном ученом-практике Сергее Павловиче Корллеве, окончание детектива Наталии Солдатовой «Дурочка из переулочка» и многое другое.



Виджет Архива Смены