- Сколько вам на это нужно времени?

- Хотя бы два дня.

- День.

- Попробую. Тогда сегодня убирайтесь подобру-поздорову, я приглашу к себе Ваксмана, он хороший парень. Загляните ко мне завтра вечером. Хотя нет. Не надо ко мне заходить. Пусть кто-нибудь из ваших идет мимо дома Либо. Или сидит там где-нибудь. Если ваши люди увидят, что мой спутник фотографирует этого эсэсовца, если они увидят, что я заговорил с ним, пусть считают дело решенным.

- Спасибо, писатель.

- Э, бросьте. За это не благодарят. Я это делаю сам для себя. Не тешьте себя надеждой, что вы меня к этому подвели. К этому меня подвел фюрер, моя фантазия и деревянные циркули. И потом все равно конец, так хоть пожить интересно - будет что посмотреть в своем последнем кино, которое показывают каждому перед концом. Одна беда: не все умеют его смотреть.

- Спасибо, писатель.

- Да перестаньте вы! Ненавижу благодарности.

Эх, Анюта, Анюта...

В маленьком охотничьем домишке, скрытом от случайных глаз молодым частым ельником, жила Аня. Через день к ней приходил Вихрь, приносил еду, и, пока она варила картошку и свеклу на печке, сделанной из железной бочки, он сидел возле маленького оконца над материалами, переданными ему Колей, Седым и Тромпчинским. Материалы были серьезные, подчас разноречивые: притон информации к Коле, Седому и Тромпчинскому шел от разных людей, поэтому Вихрю приходилось сначала рассортировывать все данные по степени возможной достоверности. Прежде всего он откладывал в сторону документы из немецких штабов и кропотливо анализировал их, сопоставляя после с другими материалами. Если он находил тому или иному факту подтверждение, а еще лучше - двойное подтверждение, тогда он переносил все это на лист бумаги и подчеркивал красным карандашом. Некоторые данные, не получившие перекрестного подтверждения, но представлявшиеся ему с точки зрения сегодняшней конъюнктуры важными и правдоподобными, он также переносил на бумагу, но отчеркивал это синим карандашом - все, как у Бородина, одна школа. Ему приходилось обрабатывать за ночь целую кипу материалов: здесь были копии приказов из штаба, зарисованные людьми из разведки Седого вновь появившиеся эмблемы на солдатских формах, танках, автомашинах. Надо было сверить с картами, где, когда появились новые части, где роют набели, соотнести это с расположением укрепленных точен оборонительного вала, предположить, а потом либо опровергнуть, либо утвердить вариант возможных замыслов врага, все это ужать до самой возможной малости, чтобы не торчать долго в эфире, а после, дождавшись «добро» Бородина, передать все эти ценнейшие сведения в штаб. А Бородин молчал, будто отрезало его после той радиограммы, в которой Аня рассказала про свой арест, и о предложении Берга работать с ними, и про ту дезу, которую она передала в Центр - перед самым побегом. Причем Бородин, затребовав все данные на Берга, приказал впредь на связь не выходить до его особого на то разрешения. Аня считала, что Бородин, таким образом, выразил ей свое недоверие. Аня варила картошку, слушала, как гудит пламя и булькает в котелке потемневшая вода, и неотрывно смотрела на Вихря, на его большую, взлохмаченную голову, и думала про то, что и он, Вихрь, тоже сторонится ее, не смотрит ей в глаза, головы от стола не поднимает. Разве он не чувствует, что ей так надо сейчас, чтобы он был возле нее! Неужели они все такие дубокожие? Конечно, он все понимает про то, как она относится к нему, этого слепой и глухой только понять не мог бы. Он сторонится ее, потому что тоже не верит ей, он считает, что раз она побывала у немцев, то, значит, не может быть чистой. Не зря Вихрь ничего не рассказал ей про Берга, не зря молчит Бородин, не зря тут ни разу не был Коля. Все это терзало ее сердце, под глазами у нее залегли коричневые круги, она почти не спала, и Вихрь весь замирал, и сердце у него холодело, а потом делалось жарким-жарким, когда он слышал сухой треск ее пальцев - раньше этого с Аней никогда не случалось.

- Картошка готова, - сказала Аня тихо, - я ее накрою и оставлю возле печки. Ладно?

- Спасибо, - ответил он, не оборачиваясь. - Сама поела?

- Да, - ответила девушка. - Я пойду лягу.

- Хорошо. Она ушла за перегородну, разделась и легла на топчан, натянув до подбородка громадный овчинный тулуп. «А может быть, он не подходит ко мне, - думала девушка, - просто потому, что сам запрещает себе это? А мне нужно, чтобы он подошел ко мне и чтобы он понял, что я люблю его и что я ни в чем перед ним и вообще перед всеми не виновата. Пусть у меня жизнь заберут, только пусть верят. Нет ничего страшней, если тебе не верят и ты никак не можешь доказать свою правоту. Нас учили, что обстоятельства подчиняются логике человеческого мышления и поступка. Какая глупость! Ничего они не подчиняются. Мы подчиняемся обстоятельствам, ходим под ними, зависим от них и ничего с ними поделать не можем». Аня лежала, вслушиваясь в тишину. Она вся была так напряжена, что даже за мгновение перед тем, как Вихрь чиркнет спичкой, чувствовала это, ясно представляла себе, как он достает из коробки сигарету, как щупает пальцами стол, потому что глаза его в документах, как его пальцы находят коробок, как он вытаскивает спичку, ставит коробок набок и ловко зажигает огонек - поначалу белый, а потом с красно-черной копотью; она видела, нан он долго не подносит огонек к сигарете, и только когда пламя начинало жечь его чуть приплюснутые пальцы, быстро прикуривал и долго, медленными движениями, словно маятник, тушил огонек и бросал спичку в пепельницу, сделанную из гильзы противотанкового снаряда. Вихрь поднялся из-за стола, на цыпочках подошел к печке, подбросил туда березняка, снял старый ватник с котелка и начал есть картошку со свеклой. Ане нравилось наблюдать за тем, как кто ест. Некоторые ели, чтобы насытиться, ели жадно, откусывая большие куски от ломтя хлеба так, что на мякоти оставались следы зубов. Другие наслаждались, много говорили за едой, подолгу разглядывая суп или закуску: грибы в большой тарелке, капусту в миске, огурцы в деревянном бочонке - в Сибири они особенно красивы на деревянном струганом столе; третьи ели просто тан: надо - вот и едят. Эти нравились Ане больше всего. Она даже не могла объяснить себе, отчего так. Мама, наоборот, очень любила, когда гости ели, любуясь угощением, неторопливо, с передыхами и комментариями, а она этого не терпела. «А может, я все это сочиняю сейчас, - подумала Аня, - просто оттого, что Вихрь ест, как дышит. Он раз сказал, что ему жена, еще до того нан ушла от него, вместо супа поставила воду от вымытой посуды, а он ее все равно съел. Он смеялся, а мне плакать хотелось: как же она так с ним могла поступить, и почему он над этим смеется?» Аня услыхала, как Вихрь накрыл кастрюлю с картошкой и подвинул ее к печке. Потом он отошел к узенькой железной кровати, стоявшей возле двери, и снял сапоги.

- Вихрь, - тихонько позвала Аня. - Вихрь... Она не думала за мгновение перед этим, что окликнет его. Это в ней случилось, помимо нее самой.

- Что?

- Ничего.

- Почему не спишь?

- Я сплю. Вихрь усмехнулся.

- Спи. Он сбросил пиджак, повесил его на стул, вытащил из кармана пистолет и положил его рядом.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• 11
• 12
• …
• 17
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.