...в тюрьмах не нас учили, а мы учились марксизму. В. И. ЛЕНИН -

В декабре 1895 г[ода] арестован второй раз за социал-демократическую пропаганду среди рабочих в Питере... - сообщает Ленин в заключительных строках незаконченной автобиографии.

- Несколько дней + 14 месяцев... Так 7 марта 1921 года Владимир Ильич определяет продолжительность своего пребывания в царских тюрьмах. Арестованный в третий раз в мае 1900 года он заявляет на допросе у начальника петербургской охранки полковника Пирами-дова:

- В 1895 году был... привлечен при С[анкт]-Петербургском губернском жандармском управлении по обвинению в противоправительственной пропаганде среди с[анкт]-петербургсних рабочих...

- 1895 - 1897 тюрьма... Такова в уже известной нам формулировке самого Владимира Ильича новая глава его революционной автобиографии. А еще одна ленинская автобиографическая запись сделана не на бумаге, а на стенной штукатурке камеры 193 петербургской «предварилки», куда вслед за Владимиром Ильичем попадает тогдашний студент Военно-медицинской академии Николай Алексеев. Он вспоминает, что на стене камеры увидел надпись:

- Владимир Ульянов, арестован тогда-то, дело перешло к пронурору тогда-то. Это и было «первое, правда, заочное» знакомство Алексеева с Лениным.

На допросах...

Впервые жандармы допрашивают Владимира Ильича в тюрьме 24 декабря 1895 года. Допрос в присутствии товарища прокурора Петербургской судебной палаты ведет «отдельного корпуса жандармов» подполковник Клыков. Ему, разумеется, не удается добиться каких бы то ни было показаний, выгодных следствию. Не зная, в какой мере провокаторы помогли охранке разобраться в деятельности «Союза борьбы», Ленин отвергает решительно все предъявляемые ему обвинения и отказывается назвать кого бы то ни было из своих единомышленников. Вот что записано в первом протоколе:

- Зовут меня Владимир Ильич Ульянов... По поводу отобранных у меня по обыску и предъявляемых мне вещественных доказательств объясняю, что воззвание н рабочим и описание одной стачки на одной фабрике находились у меня случайно, взятые для прочтения у лица, имени которого не помню. Предъявленный мне счет составлен лицом, имени которого я назвать не желаю, по порученной им мне продаже книг, во-первых, Бельтова (о монизме в истории) и, во-вторых, сборника в пользу недостаточных студентов Университета Св[ятого] Владимира... Почерк, коим писана рукопись под №№ 2 и 3 по протоколу осмотра, мне неизвестен, и рукопись, означенная под № 4, где описана Ярославская стачка 1895 г[ода], писана мною с рукописи, полученной мною, как выше было указано, и возвращенной обратно. На заданный мне вопрос о знакомстве со студентом Запорожцем отвечаю, что вообще о знакомствах своих говорить не желаю, вследствие опасения компрометировать своим знакомством кого бы то ни было. При поездке за границу я приобрел себе... французские, немецкие и английские книги, из которых припоминаю: SchOnblank, Bruno. «Zur. Lage der arbeitenden Klasse In Bayera»; Stadthagen. A. «Das Arbeiterrecht»; «Les pay sans» [Шенбланн, Бруно. «К положению рабочего класса в Баварии»; Штадтхаген А. «Законодательство о труде»; «Крестьяне»] и другие. Когда я поехал за границу, я имел при себе чемодан, которого теперь у меня нет, и где я его оставил, не помню... По возвращении из-за границы я прямо проехал к матери в Москву: Пречистенка, Мансуровский переулок, дом Лоськова [ее тогдашний адрес], а оттуда в 20-х числах сентября приехал в С[анкт]-Пе-тербург и поселился в Таировом переулке, дом № 44/6, кв[артира] № 30. Вещи на квартиру я перевез с вокзала. В день ли приезда я нашел эту квартиру или спустя несколько дней, я не помню. Мне кажется, что 17 числа я не был еще в С[анкт]-Петербурге, но положительного ответа о числах сверх вышеизложенного дать не могу. Сразу после допроса Владимиру Ильичу удается передать невесте шифрованную записку для родных. Анна Ильинична вспоминает, что он просил Крупскую срочно предупредить близких:

- на вопрос, где чемодан, привезенный им из-за границы, он сказал, что оставил его у нас, в Москве.

- Пусть купят похожий на мой, покажут скорее, а то арестуют. «Так звучало его сообщение, которое я хорошо запомнила», - пишет старшая сестра Ленина. Вторично его вызывают на допрос 30 марта. На этот раз ленинские показания еще лаконичнее:

- Относительно предъявленных мне рукописей: 1) листок, на котором написано «Рабочее Дело» и по рубрикам указаны разные статьи; 2) рукопись о стачке ткачей в Иваново-Вознесенске; 3) стачка в мастерской механического изготовления обуви, - отобранных, по словам лиц, производящих допрос, у Анатолия Ванеева, объясняю, что они писаны моей рукой, а также предъявляемая мне рукопись «Фридрих Энгельс» (из венской газеты «Neue Revue» [«Новое обозрение»)) писана мной, составляя перевод, сделанный мной во время пребывания за границей и приготовленный для напечатания в одном из русских изданий; фактических объяснений о рукописях под рубриками 1), 2) и 3) я представить не могу. Не сломила узника одиночка, и полтора месяца спустя, 7 мая, он заявляет:

- К показанию своему от 30 марта сего года я добавить ничего не могу. Относительно же свертка, в котором, по словам лица, производящего допрос, оказались предъявленные мне на предыдущем допросе рукописи, я ничего сказать не могу. По поводу сделанного мне указания на имеющиеся против меня свидетельские показания объясняю, что не могу дать объяснений по существу вследствие того, что мне не указаны показывающие против меня лица. Наконец, 27 мая Ленина допрашивают в четвертый, и последний раз. Он пишет:

- По поводу предъявляемого мне письма за подписью А. Попова, адресованного на Казанскую улицу (д. 61, кв. 11 или в скобках: д. № 11, кв. 61), объясняю, что ни почерк письма, ни фамилия писавшего мне совершенно неизвестны, и письмо это, адресованное по адресу квартиры, в которой я никогда не жил, писано, очевидно, не ко мне. Предъявленная мне телеграмма из Reqensburq'a [Регенсбурга] от 25 апреля 1896 г[ода], адресованная W. Ulianoff. St. Petersburg [В. Ульянову. Санкт-Петербург] послана, очевидно, не мне, а какому-нибудь торговцу, судя по ее содержанию.... По поводу предъявленного мне на предыдущем допросе указания, что есть сведения о моих сношениях за границей с эмигрантом Плехановым, мне не сообщено, каковы эти сведения и какого рода могли быть эти сношения, то я считаю нужным объяснить, что эмигрант Плеханов проживает, как я слышал, вблизи Женевы, а я ни в Женеве, ни вблизи ее не был и, следовательно, не мог иметь с ним сношений.

«Рыба вымерла -икра осталась»

О том. как ему живется в тюрьме, Владимир Ильич впервые сообщает старшей сестре уже 12 января 1896 года:

- Получил вчера припасы от тебя, и как раз перед тобой еще кто-то принес мне всяких снедей, так что у меня собираются целые запасы: чаем, например, с успехом мог бы открыть торговлю, но думаю, что не разрешили бы, потому что при конкуренции с здешней лавочкой победа осталась бы несомненно за мной. Хлеба я ем очень мало, стараясь соблюдать некоторую диэту, а ты принесла такое необъятное количество, что его хватит, я думаю, чуть не на неделю и он достигнет, вероятно, не меньшей крепости, чем воснрес-ный пирог достигал в Обломовке. (Напомним, что речь идет о том самом «исполинском пироге», который родители Обломова заказывали на праздники. «Сами господа» ели его еще на другой день; на третий и четвертый остатки поступали в девичью. Пирог «доживал» до пятницы, так что один совсем черствый конец, без всякой начинки, доставался в виде особой милости Антипу, который, перекрестясь, с треском неустрашимо разрушал эту любопытную окаменелость...) Все необходимое у меня теперь имеется, и даже сверх необходимого. Здоровье вполне удовлетворительно. Свою минеральную воду я получаю и здесь: мне приносят ее из аптеки в тот же день, как закажу. Сплю я часов по девять в сутки и вижу во сне различные главы будущей книги... Если случится быть еще - как-нибудь здесь - принеси мне, пожалуйста, карандаш с графитом, вставляемым в жестяную ручку. Обыкновенные карандаши, обделанные в дерево, здесь неудобны: ножа не полагается. Надо просить надзирателя починить, а они исполняют такие поручения не очень охотно и не без проволочек. Например, кто-то принес сюртук, жилет и платок. Все это, как лишнее, прямо «проследовало» в цейхгауз. Рассказы самого Владимира Ильича о пребывании в тюрьме передают его старшая сестра, брат и жена. Владимир Ильич еще на воле обучил родных основам шифрованной переписки при помощи малозаметных точек или черточек в буквах и отметок с условными знаками книги и страни-цы письма. «Ну и перепортили мы с этой перепиской глаза немало! - вспоминает Анна Ильинична. - Но она давала возможность снестись, передать что-либо нужное, конспиративное и была поэтому неоценима. При ней самые толстые стены и самый строгий начальнический надзор не могли помешать нашим переговорам». Ленин, как она пишет, в своих шифрованных записках - ...просил передать что-либо товарищам, завязывал связи с ними, переписку по книгам из тюремной библиотеки; просил передать, к которой доске в клетке, в которую пускали гулять, прикреплена черным хлебом записка для того или другого из них. Он очень заботился о товарищах: писал ободряющие письма тому, кто, как он слышал, нервничал; просил достать тех или иных книг; устроить свидание тем, кто не имел его... «Его неистощимое бодрое настроение и юмор поддерживали дух и у товарищей...» На свиданиях за решеткой Ленин говорил намеками, «впутывая иностранные названия для таких неудобных слов, как «стачка», «листовка». Свидания поэтому казались беспечной болтовней, а в действительности мысль собеседников все время оставалась в напряжении: нужно было все суметь передать и понять. Однажды брат и сестра чересчур увлеклись иностранными терминами. Надзиратель за спиной Владимира Ильича строго сказал:

- На иностранных языках говорить нельзя. Говорите только на русском.

- Нельзя, - живо ответил, обертываясь к нему, Ленин, - ну так я по-русски буду говорить. Итак, скажи ты этому золотому человеку... «Золотой человек» означало Гольдмана, Владимир Ильич перевел эту фамилию на русский язык, чтобы нельзя было понять, кого он называет. Передает Анна Ильинична и рассказ Владимира Ильича о способе писать нелегальные вещи в тюрьме и передавать их на волю:

- Он вспомнил одну детскую игру, показанную матерью: писать молоком, чтобы проявлять потом на свечке или лампе. Молоко он получал в тюрьме ежедневно. И вот он стал делать миниатюрные чернильницы из хлебного мякиша и, налив в них несколько капель молока, писать им меж строк жертвуемой для этого книги... В письме точками... сообщал, что на такой-то странице имеется химическое письмо, которое надо прочесть на лампе... мастерил намеренно чернильницы крохотного размера: их легко было проглотить при каждом щелчке форточки, при каждом подозрительном шорохе у волчка. Сначала, пока он не освоился с условиями «предварилки», а тюремное начальство не причислило его к «очень уравновешенным, серьезно занимающимся заключенным», ему нередко приходилось прибегать именно к этой мере. Ленин рассказывал сестре:

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.