Лжесвидетель

— Понятия не имею. — Его лицо враз сделалось неумолимо жестким, от добродушия не осталось и следа. — А вы сами, товарищ корреспондент, кто им будете: знакомый, родственник?

Тут я отчетливо представил себе, что вот с таким же лицом он, наверное, запугивал Овчинникова.

На суде картина происшедшего на поляне вырисовывалась в следующем виде. Шел себе абсолютно трезвый Сергей Губанов, никого не трогал, нес домой мармелад, как вдруг на него напали трое девятнадцатилетних, Маслов, Губарев и Порваткин, избили; а мармелад отобрали. На юридическом языке такие действия, если даже не кошелек с деньгами отняли, а ящик со сластями стоимостью 9 рублей 90 копеек, называются вполне определенно и точно — разбойное нападение по предварительному сговору. Соответственным был и приговор. «Случай исключительно редкий, — сказал мне знакомый прокурор с многолетним стажем. — Сколько работаю, но чтобы целью разбоя были конфеты — не помню».

Не будем спешить с выводами, и грешить на судебное разбирательство. Скорее можно было бы упрекнуть в небрежности предварительное следствие. Не был почему-то опрошен Овчинников, а также люди, видевшие и слышавшие, как Сергей Губанов уже после драки бегал по городу, гонялся за ребятишками, сквернословил и кричал, что «уничтожают род губановский». Много ещё вопросов можно было задать на стадии предварительного следствия, скажем, поинтересоваться, почему ограбившие Губанова взяли мармелад, но не тронули более двухсот рублей в его кармане, о которых знали. Когда и куда, например, делись туфли, брючный ремень и часы потерпевшего, которые, по его словам, пропали. На суде выяснится, что обвиняемые к этой пропаже непричастны. Так же интересно, отчего не провели своевременное медицинское освидетельствование подозреваемых ребят, тоже имевших следы побоев...

Что же установил суд, какая истина открылась перед ним? Дрались? Дрались. Нашли на следующее утро ящик с остатками мармелада у Маслова? Нашли. Попал Сергей Губанов в больницу в достаточно тяжелом состоянии? Это бесспорно. Но, наверное, необходимо было выяснить, кто являлся зачинщиком драки, пьян или трезв был потерпевший, когда именно получил повреждения, что делал после случившегося? Кому тут верить? Обвиняемым? Потерпевшему? Свидетелям? Ясно, суд составляет свое мнение по совокупности всех обстоятельств и деталей. А тут все складывалось одно к одному.

— Я не видел, чтобы брат тогда пил, — сказал на суде Анатолий Губанов.

— Не пил, — подтвердили его приятели.

Овчинников же сказал:

— Я ничего не видел.

Был, правда, опрошен еще один свидетель. У диспетчера автоколонны 1512 Веры Дмитриевны Поповой в тот злополучный день заканчивалось дежурство, когда в будку ее ввалился Сергей Губанов и попросил воды. Она увидела его лицо и поняла, что человек нуждается в медицинской помощи. Но как только взялась за трубку, чтобы вызвать «скорую», тот тут же исчез.

— В комнатке больше никого не было, и я отчетливо помню оставшийся после него запах водочного перегара, — скажет она мне и после того, как я запишу ее рассказ, добавит: — Могу под этим подписаться.

— На суде-то вы сказали, что он был трезв. Почему? — спрошу я.

— Знаете, как-то неопределенно был поставлен вопрос, — ответит она и отведет глаза.

Я еще раз перелистываю уголовное дело. Словно все сговорились: и обвиняемые, и потерпевший, и свидетели... Впечатление такое, будто они только и делали, что пытались заслонить истину, навести тень на плетень. Когда Губанов-младший еще находился в больнице, к нему пришла мать Порваткина. «Не знаю, виноват мой сын или нет, только не губите вы его», — сказала она и сунула потерпевшему 120 рублей. Губанов решил не губить. Взамен на столе у следователя появился документ: «Я, пострадавший Губанов С. Н., заявляю следующее: вещи, которые были у меня потеряны, нашлись на месте происшествия, ввернуты мне моей женой». Через день он забрал его. Видно, с чьей-то помощью уже понял свой интерес. А на скамье подсудимых вместе с сыном оказалась и мать Порваткина. За подстрекательство к даче ложных показаний.

Неудивительно, что высшие инстанции оставили в силе приговор Партизанского народного суда. Из материалов дела явно вытекало, что Сергей Губанов был «ни в одном глазу». К тому же мать обвиняемого пыталась оказать на него давление. Зачем ей это, если ее сын невиновен? Станет ли один трезвый человек нападать в безлюдном месте на троих, с которыми ему и делить нечего? Неправдоподобно. И вообще, какой смысл ему оговаривать обвиняемых, скрывать свое состояние?

...В поисках Губанова я колесил по городу. Дома сказали, что он на работе, на работе его не видали. Кто-то обмолвился, что встречал его сегодня у пивзавода. «Непутевый», — говорили его знакомые. Начальство при его имени вздрагивало. «Проработал у нас неделю, а придется расстаться», — возмущался начальник района «Дальэнерго» Валерий Павлович Буднов, где Губанов числился водителем. — Вот и сегодня прогуливает. Успел уже угнать машину, калымил на ней, а затем исчез, никому не сказав ни слова».

— Знаем такого, — горячился Борис Терентьевич Коваленко, председатель завкома пивзавода, где Губанов трудился до и после происшествия. — Да он, как только выпьет, так и лезет драться. То схватился прямо на крыльце управления со слесарем Давыдовым, насилу разняли их, то устроил рукопашную с командированным...

Места работы Губанов часто менял и везде оставлял «яркий» след. То попался на краже сока, настоянного на спирту, то за дебош угодил в вытрезвитель...

И все-таки наши пути пересеклись. Сергей Губанов сидел с поцарапанным лицом на автобусной остановке, запахнувшись в зеленую штормовку, и ворочался, как галчонок в гнезде. Пьяно бегали голубые глаза, блуждала безмятежная улыбка. «Почему не на работе? Я что, я ничего, — скороговоркой выпалил он. — Я к начальству ездил. Обещали 30 процентов надбавки, а дают только 15. Не согласен! Ну, выпил маленько. Тогда? — Улыбка исчезла. — Нет, тогда не пил. У нас «английский» стол, никого не неволим!»

Что изменилось в его жизни после того, как на него, словно на подводный риф, натолкнулись судьбы троих ребят? Ровным счетом ничего. Я представил себе такого человека, как Губанов, в кругу приятелей, обмывающих возвращение долга, и в отличие от всей компании только любующегося птичками, и мне стало неловко за доверчивость Фемиды. Установи суд тогда, что он был пьян, — плакали бы губановские денежки по больничному листу. Выясни, что он являлся зачинщиком драки, — не видать ему от Госстраха трехсот рублей за временную нетрудоспособность. Стало быть, свой смысл Губанова вполне мог иметься. Сколько же стоила правда Губанова? 120 рублей, которые дала ему Порваткина? Сколько надо, чтобы он сказал всю правду? Еще несколько сотен?