«Крайняя бедность, - писал впоследствии Ломоносов Шувалову, - которую я... терпел добровольно... меня от любления и от усердия к наукам отвратить не умела... Имея один алтын в день жалования, нельзя было иметь на пропитание в день больше как на денежку хлеба и на денежку квасу, протчее на бумагу, на обувь и другие нужды. Таким образом жил я пять лет и наук не оставил».

Низкие, темные и сырые комнаты монастыря мало способствовали плодотворным занятиям. Ломоносов читает античных писателей. Вергилий и Гораций, Овидий и Лукреции были его первыми учителями в искусстве слова...

Подпереть кулаками голову, смотреть в теплый сумрак, думать.

Царей и царств земных отрада, Возлюбленная тишина, Блаженство сел, градов ограда, Коль ты полезна и красна! Вокруг тебя цветы пестреют И классы на полях желтеют; Сокровищ полны корабли Дерзают в море за тобою; Ты сыплешь щедрою рукою Свое богатство до земли.

Смотреть в теплый сумрак, думать, слушать далекие голоса... И нет, не один дальний звук, не только тихий зов должны быть в сердце. Сердце должно ожесточиться для одного - терпения, терпения, терпения. Превзойти все, что постигнуть сумела быстрая, но слабая еще человеческая мысль, и идти дальше, дальше в познании наук и ремесел.

Рыбацкий сын, ищущий знания в далеких столицах, ближе нам, ближе и понятнее, чем коллежский советник Михайло Васильевич Ломоносов. Он часто бывал при дворе. Без поддержки и прямой помощи царственных бездельниц невозможны были опыты русского гения, первого из тех безвестных народных талантов, чьи беспокойные, не осознанные еще искания и мысли чудесные не пропали...

Тронный зал. Свет тысяч свечей. Отставив картинно ногу, взмахивая шитым золотом рукавом в такт восклицаниям, Ломоносов читает благосклонно улыбающейся императрице свою новую «похвальную оду»:

Какой приятный зефир веет И носу силу в чувства льет? Какая красота яснеет? Что всех умы к себе влечет? Мы славу дщери зрим Петровой, Зарей торжеств светящу новой. Чем ближе та сияет к нам, Мрачнее ночь грозит врагам...

Потом уже, вечером, дома, перед одним канделябром с шестью огоньками, та же рука спокойно движется над резным столом темного дуба. Другие, спокойные слова ложатся на бумагу.

«Рассуждая о благополучии жития человеческого, не нахожу того совершение, как ежели кто приятными и беспорочными трудами пользу приносит. Ничто на земле смертному выше и благороднее дано быть не может, как упражнение, в котором красота и важность, отнимая чувстве тягостного труда, некоторою сладостию ободряет; которое, никого не оскорбляя, увеселяет неповинное сердце и, умножая других удовольствие, благодариостию оных возбуждает совершенную радость...»

Книга, «печатанная при Императорском Московском Университете 1759 года».

Собрания разных сочинений в стихах и в прозе коллежского советника и профессора Михаила Ломоносова. Вероятно, сейчас не покажутся откровением снисходительные как бы, короткие записи Ломоносова, похожие чем-то на обведенные рамкой правила из какого-то учебника, которые были разбросаны там по разным страницам, а вот теперь аккуратно вырезаны ножницами и вклеены в одну тетрадочку - заучивать легче. «Свойства материальные суть те, которые чувствительным вещам животным и бездушным приписуются, как величина, фигура, мягкость, твердость, упругость, движение, звон, цвет, вкус, запах, теплота, стужа, внутренние силы и проч.».

«Происхождение есть начало, от которого что другое происходит и свое бытие имеет, например: металлы происходят от земли, мед от пчел, бесславие и казни от худых дел; земля, пчелы и худые дела суть происхождение металлов, меда, бесславия». Но стоп! Это же писалось более двухсот лет назад. Первый русский материалист, прочитавший древних авторов, радостно и поспешно излагает свои мысли на бумаге. Ломоносов глубоко материалистичен, убежден в познаваемости мира. Он учил, например, познавать строение атома. Его видение природы - в бесконечном развитии и движении.

Трястись по проклятой, разъезженной дороге, думать, думать...

«Написать Шувалову о Поповском. Молодой человек способен весьма, знает достаточно латынь и греческий, а что касается российского, то и то доказал своими переводами, я там ни единого стиха не поправил... Произведения давно достоин, а, боюсь, опять рогатки будут ставить на пути. А в Академическом Собрании после смерти Рихмана всего-то профессоров - четыре...

Какая тогда, двадцать шестого, туча была с Норда! Вполнеба. А дождя ни капельки. Сколько ждали такой погоды, и все не было электрической силы, а тут вот они, искорки от громовой машины. Все видели. Спорили тогда с ним, беднягой... Что еще?.. А, жена - обедать... Не отзови она меня тогда от окна, что бы еще и было бы, неизвестно. Такую же проволоку в руках держал. Сейчас бы к Воронцову не ехал...»

Стучат колеса по дороге, задевают о редкие камни, проворачиваются мгновение, катятся снова, карета скрипит, покачивается из стороны в сторону. Шторки на окошках задернуты, внутри полумрак, седок дремлет вроде бы, опираясь подбородком на трость, изредка поднимает глаза, смотрит в одну точку.

... Да... И так он плачевным своим опытом уверил, что электрическую громовую силу отвратить можно. Однако для того дела нужен шест с железом...

Выпростал руку из кружев, оттянул шторку. Некоторое время глядел на проплывающие мимо пыльные улицы.

... Вон шест с железом. Хоть такой. Но должен стоять на пустом месте, туда бы гром бил без вреда сколько хочет...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.