Государь мой, Василий Кириловым! Вы изволили мне объявить словесно, что в собрании требуют от меня мнения о университетском регламенте. То я оное кратко объявляю и думаю, что в университете не отменно должно быть трем факультетам: юридическому, медицинскому и философскому (богословской оставляю синодальным училищам), в которых бы производились в магистры, лиценциат и доктору; а ректору при нем не быть особливу, но все то звать, что в внесенное в Историческое собрание регламенте на ректора положено. Не худо, чтобы университет и Академия имели по примеру какие-нибудь вольности, а особливо чтобы они освобождены были от полицейских должностей...

Ваш государя моего покорный слуга Михаиле Ломоносов. 12 октября 1748 года, Петербург.

Как мне увидеть Москву почти 250 лет назад, Москву 1730-х годов? Палисады, тесовые ворота, черные ветви берез. Крики мартовских воробьев, враз с шуршанием взлетающих с тропинок. Манежная площадь, заставленная возами. Собственно, Манежа еще не было. А была ли тогда Тверская? Нет, конечно, просто проселок, местами заросший травой, начинается сразу за последним домиком, стоящим уже в отдалении от других, и ведет мимо глухих деревенек к самым «украинам» Московской земли.

Я хочу представить себе нескончаемые кривые улочки между разномерными заборами вечерних красок: все цвета радуги вместе с неповторимым мартовским, московским серым-серым, который не печалит, а обещает новые, пусть не такие нежные, но зато яркие и безудержные краски августа.

Что ж, можно увидеть и дом, дом приказного подьячего Ивана Дутикова. Добротный сруб на века врос в пригорок, возвышающийся за калиткой, и к нему ведет тропинка; сейчас она черная и взрыта оттепелью, но летом твердая и сухая, как кремень.

Вероятно, у хозяина ни чад, ни домочадцев: когда он утром уходит в приказ, на крыльце под темным навесом тишина, и грязный двор пуст.

Только одна хорошая поленница березовых чурок у сарая. Деревяшки крепкие, прихвачены последним морозцем и чуть-чуть, поверху, снегом. Забор кончается у березы, за ней пустырь, а дальше проглядывают такие же домишки, крыши, сараи и совсем рядом сквозь ветки - кирпичная стена Кремля.

Сегодня хозяин пришел домой поздно. Уже сизым стал воздух, и дом Дутикова темнел за оградой одной молчаливой бесформенной грудой. Ивашка потопал на пороге, бормоча, заскрипел дверью, походил по комнатам.

- Михаила! Мишка!... Черт... Опять нету. Помощничек.

Михаилу Дутиков увидел месяц назад в рыбных рядах. Был такой же вечер, горластые торги давно закончились, люди разошлись кто куда. Один этот парень неподвижно сидел в санях и, видимо, никуда не торопился. Потом начал не спеша, небоязливо и обстоятельно укладываться на ночь. Эта обстоятельность Дутикову понравилась. Он подошел, изучающе посмотрел на круглое, розовощекое лицо и новый желтый тулуп деревенщины...

- Михаила! Печь еле теплая. Не то жилец, не то работник. Ходит по Москве, сколько раз уже в Китай-городе видел, - бормотал подьячий, - пользы от него, свечей нажжет больше, чем наработает. Гуляка... За весь день только и сделал доброго, что поленницу доложил...

Сумерки сгустились. Луна еще не набрала силы; вид из окошка на кривые постройки был фантастичен, наступала ночь.

Лицо свое скрывает день; ПОЛЯ покрыла мрачна ночь; Взошла на горы черна тень; Лучи от нас склонились прочь; Открылась бездна звезд полна; Звездам числа нет. бездне дна.

Вспоминались сказки, слышанные дома - только на Севере такие сказки, - о привидениях, леших, заколдованных тропинках, чертовых мельницах. Михаила слушал их часто, особенно хорошо долгими ночами рассказывала про это мать, а снег подступал к самым ставням...

Куда Ивашка на этот раз запрятал свечу? Михаила начал открывать все дверцы в чулане - нету. Поколебавшись, осторожно вошел в комнаты, поискал. Потом, прислушиваясь к тонкому храпу подьячего, подошел к образу, перекрестился, пошарил за ним. Нашел огарок, затеплил от лампады.

В чулане укрепил огарок на плошке с отбитым краем. На темных досках потолка задвигались тени, легкие, дрожащие от одного дыхания, чудные тени, домашние.

Раскрыл деревянный ящичек, в котором, он знал уже, хранились у Дутикова разные надобности для домашнего письма: перья, чернильница с песочницей, бумага. Перья обгрызенные и в чернилах все, а в приказе точит, небось, боится...

Свеча мала, освещает только угол стола, лист бумаги, руку с пером.

Большая тень резко закрыла колеблющиеся отсветы на потолке. Часто стукая пером в чернильницу, стал писать...

В воскресенье в Китай-городе людно, столько церквей звонит разом, заслушаешься - нигде, как в Москве, нет такого. Стены - красные, желтые, купола - синие, зеленые, небо - голубое, синее, снег - голубой, белый.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.