Кузнец

– Кубат был бы сейчас академиком, – сказал он задумчиво, ни к кому не обращаясь, будто в комнате не было ни меня, ни бабушки. – Или министром. Такого талантливого человека я никогда не встречал. Такого доброго и веселого – тоже.... – Он продолжал тихим голосом, глядя прямо перед собой: – Все его любили. И судьба всегда баловала... Словно неземная сила оберегала его. Четыре года, почти с первых дней войны, в пехоте – и ни одной царапинки. А лез он всегда в самое пекло. И я, дурак, наверно, поверил в его удачу... Ох, Анийпаш!..

Барпы сжал огромные ладони в кулак, и мне показалось, что руки у него начинают дрожать. Я смотрел на кузнеца, раскрыв рот. «Сейчас начнет рассказывать про войну», – подумал я и устроился поудобнее. А Барпы сидел молча, опустив голову, и не поднимал взгляда от земли.

Неожиданно он вздрогнул и резко встал, опираясь о стену руками. Схватил с подоконника свою старую шляпу, повернулся и направился к двери, не говоря ни слова. Его деревянная нога, казалось, пробьет пол, так она сильно стучала. Выходя, он ударился плечом о дверную раму.

Я сидел испуганный и ничего не мог понять.

– Что с ним случилось? – спросил я бабушку. – Почему он так? Бабушка стояла у окна и смотрела на улицу.

– Они служили вместе, – тихо ответила она. – Барпы был у Кубата командиром роты. Какое-то задание надо было выполнить. Все знали, что с него живым не вернуться. И Барпы послал Кубата...

Я подошел к окну. Кузнец был уже далеко. Он шел прямо посередине улицы, широко отмахивая деревянной ногой и яростно всаживая в землю самодельную палку-трость.

Возле кузницы стоит старый ЧТЗ. Колеса у него железные, со спицами, как у телеги. Зубья колес торчат в разные стороны. Трактор весь покрыт бурой ржавчиной, от мотора почти ничего не осталось. Ветер тоскливо свистит, обдувая его со всех сторон.

– Почему он тут стоит? – спросил я однажды у Барпы.

– Никому не нужен, – ответил я. – И стоит.

– Мы с мальчишками укатим его на металлолом? – вопросительно посмотрел я на кузнеца.

– Нет, – ответил кузнец.

Я пошел к трактору и попробовал толкнуть его. Трактор, приросший зубьями к земле, даже не шевельнулся.

Потом мы сели обедать. Барпы, допив свой айран, показал рукой в сторону ЧТЗ.

– Это трактор моего сына, – сказал он. – Трактор Сапара. Он был первым трактористом в нашем колхозе. Погиб в сорок четвертом. В Чехословакии. – Старик замолчал. Встав, начал ходить взад-вперед по кузне. Взял зачем-то с наковальни молоток. Про меня он, по-моему, забыл. – Не послушался, – продолжал он глухо. – Приписал себе два года, пошел добровольцем. И вот отец вернулся, сын погиб. Мать умерла, меня не дождалась, – Барпы ударил молотком по наковальне. Вдруг он заметил меня, сидящего с недопитой кружкой айрана в руке, и, словно удивившись, почему я в кузне, уставился на меня. Странный у него был взгляд.

– Иди домой, сегодня мало работы, – сказал он.

Я тихо выскользнул в дверь и, обойдя угольный сарайчик, прильнул к маленькому окошку. Барпы ходил по кузнице, что-то говоря сам себе. Неожиданно он остановился у наковальни и, размахнувшись, запустил молоток в кучу железа. Раздался грохот. Барпы, обхватив голову руками, опустился на табурет прямо напротив окошка и долго сидел не двигаясь.

Когда он поднял голову, мне показалось, что в его глазах блестят слезы.

Но я не уверен. Может, это и не так. Я не могу представить себе Барпы плачущим.

Уже осень. Я работаю в кузнице Барпы почти полгода. За лето я вырос из всех своих брюк и пиджаков. Бабушка шутит, что скоро мне будет мал даже отцовский костюм.