Куршская коса

Копытных и рогатых, клыкастых и ушастых надежно охраняет закон. Видимо, они это чувствуют. Робкие косули довольно спокойно переходят дорогу перед носом у «Волг» и «Жигулей». Лось – тот вообще может остановиться на осевой. Знает – объедут, ибо в случае столкновения даже самый оригинальный судья вряд ли возложит на лося расходы по ремонту капота и переднего бампера.

Работник местной милиции пожаловался мне, что кабаны разрыли весь газон перед горисполкомом. А что с ними сделаешь? Прогнать? Но в щетинистом хулигане двести килограммов, а в случае любой заварухи юриспруденция на его стороне.

Лесники высчитали, что по нормам биологической науки в лесах заказника может жить двенадцать, от силы пятнадцать лосей. А их тут восемьдесят! Но лоси биологической наукой не интересуются. Живут себе в количестве восьми десятков, бродят в одиночку, парами, стадами.

За неделю на Куршской косе я встретил восемь косуль, четырех лосей и зайца...

Основной посредник между лесом и городом – директор лесопарка Эдвардас Матюкас. Его главная задача – организовать дело так, чтобы и люди были довольны и Куршская коса осталась жива. Он моложав, остроумен, по-литовски невозмутим. А служебный свой «рафик» водит так, словно профессия его – автогонщик. Матюкас прекрасно разбирается в характере здешней природы и очень недурно – в характерах людей.

Работа директора и других куршских лесников кропотлива и трудна. Дело в том, что, как уже цитировалось, главная достопримечательность, главная слава Неринги – высокие песчаные дюны. А главный враг Неринги, к сожалению, те же самые высокие песчаные дюны.

Недалеко от Первелки, на возвышенности, отделенный от дороги сотней метров сосновых посадок стоит памятник, вырезанный из огромного дубового ствола. Немолодой человек с худым лицом и спутанными волосами смотрит поверх зелени на юг. Углы его губ опущены, глаза полны боли. Это Людвикас Реза, философ и поэт.

Памятник поставлен в честь юбилея – двести лет назад Реза родился здесь, на косе, в деревне Карвайияй. Но если я скажу, что памятник поставлен на родине поэта, я ошибусь, пожалуй, метров на восемьсот. Откуда же взялись они, эти метры?

На памятнике по-литовски вырезана надпись – цитата из Резы. Мне перевели ее устно, приблизительно, и звучала она примерно так: «Прохожий, остановись! Там, куда ты смотришь, раньше цвели сады, стояли дома крестьян, и сам я родился здесь. А что ты видишь теперь?»

Я остановился и посмотрел туда, куда устремлено измученное лицо Резы. Я увидел длинную, не высокую, но довольно массивную гору, поросшую редкой жесткой травой. Но это была не гора. Это была дюна: огромная груда песка, полтораста лет назад лишившая литовского поэта «малой родины» – отчей деревни.

Дюны бывают мертвые, остановленные и живые. Вопреки привычному нашему восприятию самые симпатичные дюны – мертвые, самые коварные – живые. Получаются они так.

В дни штормов, весенних, осенних и прочих, море выбрасывает на берег массы песка – у этого природного земснаряда производительность огромная. Потом за дело берется солнце, и сырой, тяжелый песок становится сухим и легким – из него состоят знаменитые пляжи Неринги. А дальше начинают работать тугие ветры Балтики. Они сдувают верхний слой песка, потом следующий... Намытые морем песчаные холмы оживают, начинают двигаться на восток, к заливу.

Дюна не скороход – за год она проходит десяток метров, иногда чутв^больше. За сто лет набирается километр. А ширина Куршской косы в самом узком месте всего метров четыреста.

Живой песок губит лес – и не только лес. Двенадцать деревень на косе перестали существовать из-за движущихся дюн. Люди перевозили дома, перегоняли скот подальше от сыпучей угрозы. А сады, огороды и все, что оставалось, исчезло под слоем сухого песка. Ни следа, ни даже намека на след.

Мертвые дюны хороши, потому что безобидны: они поросли лесом и Неринге больше не грозят. Обычные холмы – разве что под слоем листвы и хвои не камень; не глина, а песок.

А остановленные дюны...

Поэты и философы нынешней Ниды, Прейлы, Первелки и Юодкранте вряд ли оставят потомкам строки, подобные горькой жалобе Резы. Дюны, веками угрожавшие поселениям Куршской косы, ныне остановлены человеческими руками – руками здешних лесников. Осыпающиеся склоны укреплены низкими плетнями, засажены травой и молодым лесом. Обычная сосна не способна удержаться на движущемся песке, и длинные ее корни все равно не добираются до воды сквозь сухую прослойку дюны.

Лесникам помогает неприхотливая родственница стройной раскидистой красавицы – горная сосна.

Тощая, маленькая, удивительно цепкая, она стелет корни почти по поверхности. Дождит – собирает дождь, в засуху пробавляется росой. Она прошивает песок корнями, устилает хвоей, не пускает ветер к поверхности – и останавливает дюну. А дальше начинается несправедливость: горную сосну вырубают, и на завоеванные ею склоны взбирается высокая, представительная аристократка хвойных лесов. Что делать: горная сосна – дерево для беды, а для благополучных времен находятся другие, поимпозантнее...

Надо сказать, в последние годы у балтийского ветра – главного виновника дюн – появились сильные и опасные помощники: веселый парнишка с рюкзаком и миловидная девушка с дорожной сумкой через плечо. За неимением на косе Гималаев и Альп эти юные романтические бродяги карабкаются на самые высокие дюны, одержимые тщеславной идеей: одним взглядом, лишь с легким поворотом головы, окинуть сразу и море и залив.