Старые французские генералы сухо поклонились, но руки не подали. Генерал Шпейдель и его долговязый спутник щёлкнули каблуками. Все уселись за длинный стол. За окнами светило январское солнце и глухо шумел Париж. С улицы доносился низкий женский голос, предлагающий первые фиалки. Вошёл хмурый мужчина в французской военной форме со знаками различия подполковника и сел с узкой стороны стола. Свой позолоченный кортик он положил на колени. Происходило одно из франко-германских совещаний, начатых в таком замешательстве в Петерсберге.

Французский генерал, председательствующий на заседании, пригладил рукой седые волосы. Ладонь у него сделалась влажной. Когда он приветствовал от имени военного министерства и генерального штаба обоих немецких гостей, с которыми ему было приказано поддерживать весьма деликатные отношения, голос у него немного дрожал.

Подполковник Жак Момбер механически переводил с французского языка на немецкий. Он сидел, не шевелясь, не поднимая глаз, и повторял каждое генеральское слово на языке, на котором давно уже не говорил.

Руками, лежащими на коленях, он сжимал кортик с золотой насечкой.

- Принято решение практически рассмотреть вопрос о включении западногерманских войсковых соединений в вооружённые силы Атлантического сообщества наций, - продолжал генерал тихим голосом. - До сих пор, однако, остаётся проблематичным, когда и в какой форме это может быть осуществлено.

Генерал набросал что-то карандашом на бумаге и снова помолчал. Переводить было легко. Председатель конфиденциального совещания говорил медленно, с трудом подбирая слова и делая частые паузы. Он был явно не подготовлен; к тому же ему не нравилась вся эта затея. Генерал был стар. Он был родом из Лотарингии и верил в монархию.

Он, правда, не считал, как когда-то его учитель, маршал Листе, законным наследником французского престола Отто Габсбурга Лотарингского, но был бы рад дожить до торжественной коронации в Реймсе. Король бы, несомненно, нашёлся, если бы не эти партийные дрязги и якобинские предубеждения в адвокатских мозгах. Но бошей генерал не любил. За свою жизнь он дважды видел их на французской земле и дважды был свидетелем их хозяйничанья в Лотарингии. Теперь министерство поручило ему договориться с ними о невозможном.

«Это тебе за твои дарлановские симпатии!» - усмехнулся в душе переводчик. Те, что пришли в серых штатских костюмах с миниатюрой Железного креста в петлице и теперь сидели за столом напротив, были подготовлены лучше француза. Шпейдель перебил председателя, заявив, что они предполагали, что дело достигло более высокой ступени развития. Впрочем, добавил он, после приезда генерала Эйзенхауэра частичные переговоры следует считать беспредметными. Голос Шпейделя гремел, как танки Роммеля в африканских песках. Подполковник переводил теперь с немецкого языка на французский. Бывший начальник африканского штаба немецких войск знал, для чего он сидит за столом совещания.

Шпейдель говорил любезно, но весьма энергично. Он сидел прямо, как в седле, и то и дело подчёркивал ударами кулака по столу значение своих слов, которые если и не были откровенно агрессивными, то звучали достаточно жёстко. Его спутник закурил трубку и молча разглядывал лица сидящих напротив французов. «Готовится новая капитуляция, - думал он про себя. - Жаль, что этого не видит Гитлер. Он бы заплясал, как тогда в Компьене». Сосед Шпейделя, однако, не выдал своих чувств, спрятав охватившее его радостное волнение в облаке табачного дыма. «Наши французские друзья прямо-таки симпатичны, - продолжал он свои молчаливые размышления. - Им хочется- и колется. Но им всё же придётся отведать этого пирога. Так им приказал Эйзенхауэр, а Эйзенхауэр плюёт на чувства французов. Ему бы только сколотить свою европейскую армию. А Европа, разумеется, немыслима без Германской империи».

Его так и подмывало что-нибудь сказать. Но он лишь махнул рукой и окутал себя новым клубом дыма.

Трое французов сидели с опущенными головами. А Шпейдель всё говорил и говорил: о чести немецкого солдата, которая должна быть возрождена; о героической борьбе немецких армий, единственная цель которых заключалась в том, чтобы сломить большевиков и устранить большевистскую угрозу, нависшую над всем миром; о предательстве бывших французских министров, пообещавших Германии в Мюнхене мир, а потом объявивших ей войну, когда немецкий Данциг призвал немецких солдат на помощь против посягательств польского империализма. Подполковник Момбер переводил слово за словом. Он не вникал в смысл переводимого, но именно поэтому за каждой фразой ему открывались картины недавнего прошлого. В них были любовь и ужас, война и смерть, новая борьба и новые разочарования.

... Ему восемнадцать лет. Он изучает языки в Сорбонне; часто бывает дома во Фландрии у своего дяди-часовщика в деревне близ Камбре.

У дяди большая библиотека, первые издания Лессинга, Гердера и Гёте. Но Жака влекут сюда не только дядя и его библиотека, но и дочь учителя Жозефина, прекраснейшая из всех белокурых девушек Фландрии, которых он когда-либо видел.

Шпейдель в это время только что закончил тираду о чести немецкого солдата. Жак переводил. А перед его глазами в туманной дали, словно подёрнутая дымкой времени, вставала утопающая в садах деревня, какую он знал в девятнадцать лет. Вишни и поздние абрикосы, яблони и груши расцвели тогда все сразу. Он увидел мчавшихся на мотоциклах по деревенской улице гитлеровцев. Их были тысячи, десятки тысяч; они походили на тучу саранчи, все они были одинаковы, с одинаковыми лицами и движениями. Все они сидели на одинаковых, оглушительно трещащих мотоциклах; все одинаково серьёзны, в одинаковых касках и с одинаковыми винтовками. Они пролетели, и никто их не остановил. Кроме них не было никого ни на земле, ни в небе. Правда, были ещё люди, притаившиеся за дверями и за занавесками. Были также шмели в цветущем кустарнике, ласточки, насмерть перепуганные шумом моторов, несмотря на то, что они не боятся даже бурь. На площади перед школой бродили куры, а под учительскими окнами, наклонив шею, стоял павлин, глядя на парад моторизованных войск Адольфа Гитлера. Последним прикатил небольшой отряд с чёрными петлицами. Впереди в коляске мотоцикла сидел офицер с эмблемой смерти - черепом и скрещенными костями на фуражке. У него были длинные руки и багровое лицо. Он дал знак остановиться и вылез из коляски. Ему понравилась порода учительских кур. Он открыл по ним стрельбу из парабеллума. После каждого выстрела офицер раскатисто хохотал, а его подчинённые вторили ему точно эхо. Затем он прицелился в павлина, который пустился наутёк, волоча за собой растрепавшийся шлейф. Жак увидел, как из дому выбежала Жозефина, крикнула что-то и погрозила эсэсовцу кулаком. Тот не обращал на неё внимания. Тогда она кинулась ему вдогонку и, покраснев от гнева, ударила его по спине, крича:

- Не смей, не смей! Свинья ты этакая!

Офицер повернулся, молча взглянул на неё и бережно положил револьвер на дно мотоциклетной коляски. Затем он выбросил вперёд свою длинную руку и схватил Жозефину за горло. Она перестала кричать. Офицер поглядел вокруг и заметил перед школой белый камень. Держа Жозефину за горло, он дотащил её до угла дома и стал молча колотить головой о камень. Он делал это не торопясь, при молчаливом и вместе с тем радостном одобрении своих вооружённых людей.

Жак, увидевший это из окна, оцепенел, но через мгновение уже бежал вниз по лестнице, крича дяде, который стоял у забаррикадированных изнутри дверей, чтобы тот выпустил его, что на улице убивают Жозефину! Дядя не хотел открывать. Тогда Жак схватил его за плечи, оттолкнул от двери и сам отодвинул засов. Он выбежал на улицу. Перед домом лежала мёртвая девушка. Человек, который её убил, в это время садился в коляску. Как ни в чём не бывало, он прицелился в павлина, который в это время вернулся и распустил свой веер. Пуля угодила павлину в грудь. Эсэсовцы захлопали в ладоши. Отряд тронулся вслед за войсками...

Генерал Шпейдель заговорил в этот момент об условиях, которые необходимо выполнить, прежде чем несправедливо униженный и осуждённый «вермахт» будет в состоянии с чистой совестью сотрудничать в Атлантическом военном сообществе.

- Недостаточно, - говорил Шпейдель, -

реабилитировать нескольких высших и старших офицеров, военных специалистов. Необходимо искупить вину, сняв оскорбление, нанесённое всему корпусу благородных командиров славной армии, авиации и флота.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.