Капли теплого дождя

– Вот так наши девки и узнавали про женихов. Так же Ленка Ловыгина зажгла, сразу уставилась в зеркало, а чё оно, зеркало – правда есть правда. На нее сразу Коля Семенов пошел. Она и глаза зажмурила, а чего оно – жмурь не жмурь. Она и ошалела от радости. А потом и забыла про ножницы, забыла, что нитки надо остричь. Только вспомнила в самый последний момент. Стала стричь – чё-то твердо, еле пальцы выдержали, пока вела ножницами. А прошла минута, другая, зажгла, лампу-семилинейку, поглядела, а в руках-то кусок шинели. Остригла ведь у Коли шинель! Ладно будет, все хорошо. А через месяц сам Николай заявился, отпустили в отпуск из госпиталя. Так бывало, что отпускали. Посмотрели у парня шинельку, проверили, а чё проверять – от полы-то отстрижено. Повертели, похмыкали – дело ясно, как день. Побежали за Ленкой, предупредили. Она принесла тот лоскуток, его сразу приложили. Он как раз тут и был – опять цела шинель, нашлася потеря. Вот как, Степа, случатся. На удивление...

– Лена-то испугалась? Как потом было? – Степа дышит сильнее, волнуется, он уж слышал про эту Лену от матери, но каждый раз по-другому. Потому Степе забавно и любопытно, и почему-то страшно немного, даже холодно на затылке.

– Че потом, потом – кошка с котом. К шинели лоскуток-то приложили, как жизнь Ленкину к солдату приложили, потом поженили их да поздравили, и я на той свадьбе была. Мед и бражку пила, – смеется Наталья и хочет погладить сына по голове, но тот ловко увертывается, а сам вторит ей:

– По усам текло, а в рот не попало. Да ты, мама, вроде и не пила никогда?

– Вроде, вроде... Не зарекайся, сынок. Вот наш папка придет да живы будем, здоровы, – тогда и я выпью. – И опять смеется, платком рот закрыла, стесняется почему-то смеха этого, радости. Не умела она до конца радоваться, может, жизнь отучила. Вот и теперь скоро смолкла, подобрала губы.

– Где, Степа, карты? Загадам про нашего папку.

– Не знаю...

– А кого ты знашь! И куда девались эти подлы картешки! Разорвала бы их на мелки кусочки да в огонь побросала. Нет, ты как хошь, а я ненавижу, ненавижу эти чертовы карты! За чё верим им, доверям? Вот пойду в уборну да в яму брошу. Нет, ты как хошь...

Степа смотрит на нее исподлобья – давай, давай, мол, кричи. Знаем мы эти концерты, привыкли. А ему бы теперь не карт, а другого. Он делает серьезное лицо, не выдерживает:

– Ну давай погадаем на зеркало? Может, папку увидим, пойдет на нас...

– Ох, Степа, молодой ты, а хитрой. И в кого ты такой натрыжной – не дай бог с тобой связка... Я живу простофилей, и отец твой отдаст последню рубаху, последни носочки сымет с себя и на соседа оденет, а сам пойдет босиком. Аты, сынок, поумнее. Да слава богу. Дуракам-то тоже нехорошо. Но только на зеркало я гадать не стану. Боюсь я, Степа, вдруг чё-то нехорошо покажется, а я и так с ума схожу о Степане. Вот вернется наш папка, тогда хоть на воде, хоть на зеркале, хоть в ночь, хоть в полночь...

– Ладно, мама, запомним.

– Запоминай, Степа, записывай. Ну где там наши картешки? Маленько раскинем...

Но случилось так, что Степа очень быстро дождался гадания. Пригодилось и зеркало, да еще как пригодилось. А началось все с гусей.

Мать задумала разводить гусей. Хоть Степа и отговаривал, но она – ни в какую. На зиму, мол, всегда с мясом будем, да и корму надо немного. Гусь – птица умная, сам пропитание добудет. Задумала – сделала. Купила где-то гусиху и гусака. Посадила гусиху на яйца и стала дожидаться цыплят. Гуси жили в пригоне, там и загородка была, и корыто для корма стояло, там и для гусят уже отгорожено, хоть и нет их еще, но ведь будут же обязательно. Будут-то будут, но только не дождались приплода хозяева, только горя одного дождались.

Зашел однажды Степа в пригон – и сразу сердце упало: кругом побитые яйца, точно их сапогами топтали, а самих гусей нет. Следом мать прибежала, заохала, а что охать – полный разгром. Мать – в слезы, а Степа не дает ей реветь, уговаривает:

– Нашла об чем – о гусях. Лишь бы папка живой вернулся, да поскорей... Она согласилась, но не сдавалась:

– Так-то оно так, да назад-то как? Зачем бы заводить их, коли терять! Где это, Степа, записано? Да в какой это есть бумаге? И не успокаивай даже – жалко мне. Но кто же это украл?! И не сгоготали, а может, уснули мы, а они гоготали? Неуж бы собака была, так бы не слаяла? Нет, Степа, нельзя нам жить без собаки. Давай каку-нидь Жучку подсматривай...

Степа кивнул головой и вдруг заметил возле крылечка что-то не так, заглянул под крыльцо, а там лежат лапки и гусиные головы. И мать тоже увидела и снова запричитала:

– Ишь ты, подбросили! Наизгалялись да кинули... Постой, сынок, я сдогадываюсь. Это не иначе Лушка Лагутина. Ее дело рук. Больше некому. Вон как людей ненавидят, прямо едят. Вчера в магазине Лушку приперла: почему, мол, в колхоз не идешь, не работашь? Наши там кровь проливают, а вы наживаетесь! Ишь, она и отомстила, а больше кому?..