Две девушки шли по улицам родного города, захваченного врагом.
Город был неузнаваем. Тротуары были усыпаны осколками кирпича, кусками штукатурки. Стены домов разворочены, разможжены. Точно огромное чудовище проползло по городу, железным брюхом раздавило дома и закоптило развалины смрадным дыханием.
Девушки спешили. Командир отряда, направляя девушек в немецкий тыл, дал адрес комсомольца, оставшегося в Калинине. Нужно было как можно скорее добраться до Кости Елисеева.
Город был страшен. Трамваи стояли на перекрестках. Со столбов свисали оборванные провода. Между двумя крайними столбами провод уцелел; на нем в дымном небе покачивался повешенный. На груди мертвеца болталась надпись - крупные буквы на оторванном переплете книги: «Я партизан».
Люба и Шура, так звали комсомолок, прошли мимо, не останавливаясь. На Почтовой площади они все же замедлили шаг: так поразила их уродливая чернота развалин. Площадь была пустынна.
Милый, родной город, во что они превратили его!
По Советской девушки дошли до площади Ленина.
Памятник еще стоял, но вокруг статуи копошились фигурки в зеленом. Это были первые германские солдаты, которых увидели девушки. Зеленые фигурки казались очень маленькими по сравнению с высокой статуей. Один из солдат подставлял к памятнику лестницу, другой хлопотливо тащил веревку, третий прицеливался из револьвера. Точно они примеривались, соображали и не могли решить, как оскорбительнее расправиться с тем, кто стоял на пьедестале.
Чувствовалось, не памятник уничтожали на площади: с дикой ненавистью попиралась здесь душа города, уничтожалась святыня страны.
У Любы сжалось сердце. Выхватить бы револьвер у этого куцего да разрядить обойму прямо в его наглую морду! Отрывок немецкой речи донесся до слуха девушек. Нелепой, жуткой показалась им чужая самоуверенная речь. Люба взяла Шуру под руку. Так, вдвоем, они спустились вниз мимо дымящихся развалин. Навстречу попалась женщина с ведрами. Они попросили воды.
- Пейте, девчата, - женщина говорила тихо и все время озиралась по сторонам. - Пейте, да только поскорей. Не то загрызут. Им несу, окаянным.
- На квартире стоят?
- Стоят. Шестеро. С утра орут: «Матка, воды!» Носишь им с Волги: водопровод - то разбит. Рассказывали раньше - не верила. Думала, немцы - тоже люди. Да разве ж люди - эти вшивые? Рассядутся вшей искать, разденутся при тебе голяком, смотри на них, точно ты и не женщина, а вроде мебели. Детей не любят. Ночью заплачет ребенок - затыкай ему рот. Того и гляди, ударят о печку головой. Разве ж это люди?
Домик, где жил Елисеев, сохранился. Только стекла были побиты. Девушки постучали. Им долго никто не отворял. Наконец в щелку просунулась голова девочки.
- Нету здесь такого, - сказала девочка, - не живет у нас.
Дверь захлопнулась. Девушки растерянно поглядели друг на друга.
- Куда ж идти, Люба? Люба подумала.
- Знаешь, к Марии Ивановне пойдем, к уборщице. Она как будто осталась в городе. Она бабка славная. Домой идти никак нельзя.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.