Родительский альтруизм заложен в нас биологически, и это – благо; но родительская любовь человека – сплав биологии и психологии, и главное в этом сплаве – именно психология. И чем меньше беспомощность у малыша, чем сильнее разрастается в нем психологический мир, тем громче начинают звучать психологические мелодии в материнском чувстве.
Материнская привязанность может стать, а может и не стать любовью. Это ясно, когда делу мешает эгоизм, тогда после альтруистической ступени материнства возникает эгоистическая привязанность, собственническое тяготение; и, наверно, не так ясно, когда в дело вступает другая крайность.
Материнское чувство может быть сильным, непрекращающимся извержением альтруизма, но психологические слои этого чувства будут сужены, настроены по камертонам самоумаления, которое резко сковывает душу. И если плыть по течению этого первичного альтруизма, если не возвышать его до равновесия «я» и «не-я», – материнская привязанность может постепенно стать больным, саднящим чувством, подобным умирающей безответной любви.
Отцовское чувство не такое, как материнское. Биологическая основа его куда слабее, и это не чувство-плен, в нем нет такой вращенности в плоть и кровь души; нет в нем и бурного самоотречения, и всепоглощающего накала материнской страсти.
Если в отце силен эгоизм, то и отцовскому чувству легче, чем материнскому, стать «полутеплым получувством». Пожалуй, нехватка биологических опор может так же мешать отцовской любви, как их избыток – материнской. Конечно, речь идет только о естественных несовершенствах, которые вкраплены в природу отцовского и материнского чувства. Что будет дирижировать этим чувством – его сильные или слабые стороны, – зависит, наверно, от самого человека: чем он душевнее и человечней, тем громче, пожалуй, будут звучать в родительской любви ее светлые ноты.
У отцовского чувства есть и преимущества перед материнским. В том сплаве духовных и биологических порывов, из которых это чувство состоит, первую скрипку играют именно психологические порывы, и поэтому отцовская любовь разумнее материнской. В ней мало инстинктивной боязни, неподвластной сознанию, и от этого отцовская любовь куда спокойнее и уравновешенней.
Материнская любовь больше защищает малыша, отцовская больше развивает его; материнская любовь больше растит в малыше душу, отцовская – силу и разум. Сильные их стороны (душевный накал у материнской любви и смелая разумность у отцовской) хорошо дополняют друг друга, а слабые (избыток и нехватка самоотречения) умеряют и ослабляют друг друга. И в идеале две эти односторонние любви могут составить очень уравновешенную пару, могут породить психологическое равновесие, в атмосфере которого хорошо растется ребенку…
Детскую любовь тоже подстерегают опасности, и, пожалуй, самые сильные, потому что малыши ничего не знают о них, а человеческие основы их любви больше закладывают в них родители, чем они сами.
Начальная ступень детского чувства – первые год-полтора – построена на естественном «яцентризме», на получении заботы и ласки от старших. Но если малыш и дальше будет только «всасывающей воронкой», детское чувство начнет делаться однобоким – с сильными потоками «яцентризма», потреблёнческих эмоций и с чахлыми струйками добрых порывов, радостей отдачи, заботливости о других.
Есть, наверно, такой психологический закон: чем больше упражняются базовые, полубиологические слои души, тем больше они и разрастаются – часто в ущерб другим; чем меньше упражняются более сложные, отдающие слои души, тем меньше они вырастают и тем беднее чувства людей.
С разных сторон грозят опасности родительской и детской любви: от биологических пластов этих чувств, от однобокости давания и получения, от смирения перед косными обычаями, от незнания... Обо всех этих подводных камнях надо знать, хотя это, видимо, трудно. Вспомним, что говорилось здесь о внутреннем и внешнем русле любви: о любви-чувстве и любви-отношении. Они влияют друг на друга, лепят друг друга по своему образу и подобию: будничные отношения близких людей зависят от этих чувств, а жизнь их чувств еще больше зависит от будничных отношений – заботливых или полузаботливых, добрых или недобрых...
Что происходит, когда любовь-отношение пропитана тягой к доброму равенству двух людей? В любви-чувстве (то есть в бессознательной тяге к равному «обмену счастьем») от этого как бы углубляется срединное ядро – живой сгусток встречных чувств, которые все время текут от человека к человеку. Любовь получает для себя все новые и новые психологические строительные материалы – горячие ощущения благодарности, восхищение заботливостью близкого человека, озаренность его сверхвниманием, – и все эти ручейки эмоций переплавляются в струйки любви, подновляют и сохраняют ее сохнущие течения.
Если любовь-отношение настроена по камертону неравенства, начинает подтачиваться сама безотчетная душа любви – подсознательная тяга к равному дарению радостей. Любовь-чувство не получает новых душевных материалов, которые нужны ей для постоянного самообновления, для постоянной замены тех своих частиц, которые вымываются из нее потоком времени, вихрями неизбежных обид и огорчений. Она начинает истаивать, ущербляться, превращаться в свое заболевшее подобие – альтруистическую или эгоистическую привязанность...
Спастись от болезней и ран любви можно, видимо, только если сделать любовь-отношение союзником, а не противником любви-чувства. Это касается всех видов человеческой любви – взрослой, родительской, детской.
Конечно, от родителей к детям всегда будут идти более сильные потоки житейской заботливости и (от душевно умных) воспитательных влияний. Но такие родители будут получать от детей половодье счастья. а его потоки дадут взрослым не меньше, особенно если к ним добавятся детские заботы о родителях.
И самое главное: равенство забот по всей своей психологической сути не может быть весовым, арифметическим. Оно в том, что каждый дает другому максимум того, что может дать по своим силам, возможностям, опыту. Именно такая вот тяга к предельной для каждого отдаче и создает равенство в любви детей и родителей, выращивает в детях «родительское» отношение к родителям.
Почему максимум? Потому что любовь – всегда «сверх», всегда у предела, – такая уж сила у ее эмоционального заряда. Что касается «неравного равенства» забот, то вообще в любви, дружбе, во всех душевных отношениях равенство никогда не бывает механическим. Это не одинаковые кульки с заботами, не аптечное равновесие двух чашек весов, это неравный обмен равными по напряжению максимальными душевными порывами.
У психологии любви есть одна коренная – и спасительная – черта. Чем больше мы делаем хорошего для кого нибудь, чем больше вкладываем в него свою душу, тем больше наше подсознание тяготеет к нему: мы как бы закладываем в него магниты, которые с новой силой притягивают нас.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.