История — наука нравственная

Другой пример. Еще недавно, до археологических раскопок, ремесло Древней Руси, в сущности, отвергалось. Считалось, что мы производили продукты промыслов, возили за рубеж меха, воск, мед, рыбу, получая в обмен продукты ремесленного производства — западные или восточные. Это считалось истиной до появления книги академика Б. А. Рыбакова «Ремесло Древней Руси». Собранные в ней материалы показали, что ремесло было чрезвычайно развито. Дальнейшие исследования Б. А. Колчина и других привели к выводу, что уже в XI — XIII веках русские ремесленники владели всеми техническими секретами, которыми прославились мастера Ближнего Востока и Европы. Все это открытия нашего времени. Такими источниками о Древней Руси наши предшественники не располагали, следовательно, и выводы их были ограниченными.

Мудрено ль, что чуть ли не до нынешних дней бытовало представление, будто неграмотные предки наши тем только и занимались, что ловили рыбу, тачали сапоги и землю пахали, а в это самое время возникали на Руси Георгиевский собор, храм Петра и Павла в Кожевниках, Спаса на Ильине, Нередица — этакие цветы на пустыре. Выходило также, что и оценить их могла только верхушка правящего класса, у народа же, пахавшего землю, недоставало эстетического чувства не то чтобы создавать шедевры, но и понимать их. Между тем, как опять-таки выясняется археологическими раскопками, эстетическое это чувство развито было у подавляющего большинства народа от колыбели — и наследовалось, и развивалось. Едва ли не каждый из найденных предметов быта, будь то гребешок, тарелка или ложка, украшен изысканным орнаментом, способным сделать честь большому художнику. Прошлым летом в культурном слое XI века мы нашли копыл детских салазок, украшенный удивительной красоты драконом. А ведь это не произведение искусства, специально предназначенное быть таковым, но всего лишь бытовая вещь, детская игрушка. О чем это говорит? О том, что по мере накопления источников мы обнаруживаем ту самую подпочву, на которой вырасти могли шедевры искусства Древней Руси — архитектуры, живописи.

Корр. Убедительная логическая цепочка. Но вот что примечательно. Когда дело касается архитектуры, живописи, то, видимо, в силу наглядности судить о них может и неспециалист, в то время как результаты археологических раскопок, давшие новый материал для обобщений и выводов, часто не выходят из круга сугубо научных интересов. Сужу как рядовой читатель, хотя могу назвать и исключение — вашу, например, книгу «Я послал тебе бересту...». Думаю, что умелая популяризация последних археологических открытий могла бы усилить и без того большой интерес к русской истории. Поэтому предлагаю продолжить разговор о нем. Мы согласились, что внимание к давнему нашему прошлому основано, с одной стороны, на повышенном интересе к «белым пятнам» недавней нашей истории, с другой — на недоверии к тому, что написано о древних временах в последние годы. Но, сравнивая дни нынешние с карамзинскими временами, нельзя, мне кажется, в пересекающихся этих параллелях упускать из виду и другое, весьма существенное обстоятельство. Ведь в карамзинские времена давняя история отечества отнюдь не замалчивалась и, уж конечно, не была искажена переделками. Видимо, дело в том еще, что на крутых поворотах истории страны общественный интерес к ней, естественно, усиливается. В этом видится пример параллели с нашими днями. Попробую пояснить.

Кроме приведенной вначале, есть у Пушкина еще одна точнейшая характеристика карамзинского труда: «История государства Российского» есть не только создание великого писателя, но и подвиг честного человека». Мне кажется, оценка эта имеет прямую связь и с тем, что тогдашнее русское общество само по себе было уже подготовлено к такому открытому восприятию его труда и появление его, скажем, несколькими десятилетиями раньше как-то и не мыслится, потому как после Петра всему нашему XVIII столетию хватило той «исторической атмосферы», которую он вдохнул в него, вплоть до иного рубежа истории. Но вот историческая и социальная встряска 1812 года побудила русское общество обратиться к своим корням. Думаю, нечто подобное могло произойти у нас после революции и, конечно, Отечественной войны. Этого не произошло по причинам, ныне известным.

Исковеркать собственно историю невозможно, но вполне возможно это сделать с исторической наукой — с помощью умолчаний, трактовок по указке. Нельзя забывать, что годы «застоя» и предшествующие им, начиная с 20-х, наломали дров и в нашей науке, занимающейся временами давно минувшими. А именно здесь происходило то, что случилось в биологии, — историческая наша наука тоже пережила свою «лысенковщину».

В качестве примера уместно, думаю, вспомнить известного в свое время историка М. Н. Покровского, которого, если мне не изменяет память, называли «наш Карамзин», но который (не Карамзин, а Покровский) определял историю как «политику, опрокинутую в прошлое». Помнится даже, Покровский соглашался с Троцким, считавшим, что слово «патриотизм» нужно вычеркнуть из русского языка как вредное и не отвечающее «историческому моменту».

Воспоминание не из приятных, но под таким знаком долгие годы шло «изучение» отечественной истории, вся суть которой сводилась только к борьбе классов. Вспоминаю об этом к тому, что и до сего дня мы пожинаем плоды, созревшие от тех семян. Мне кажется, на известном этапе и в силу тех же известных причин утеряна была связь с блестящей русской исторической школой, имея в виду имена Карамзина, Соловьева, Ключевского.

Янин. Изъять эти имена из нашей исторической науки, к чему, в сущности, стремились в известные годы, равносильно тому, если урезать русскую литературу за счет Пушкина, Толстого, Достоевского. Я убежден, что и Карамзин, и Соловьев, и Ключевский должны быть в каждой школьной библиотеке — это классика. А между тем книгоиздатели, похоже, имеют к ним совершенно особое отношение, полагая и говоря об этом едва ли не в каждом интервью, будто эти авторы необходимы только специалистам. Исходя из такой посылки, определяется и тираж. Ну, что касается специалистов, то по меньшей мере оскорбительно не считать таковыми всех без исключения учителей истории и русской словесности, не говоря уже о преподавателях тех же дисциплин в вузах. А куда прикажете отнести тех, кто интересуется отечественной историей, но профессия которых прямого отношения к ней не имеет? Я думаю, именно здесь исходные данные для реально обоснованного тиража. Второй издательский довод основывается на том, что издать классиков нашей истории достаточным тиражом не представляется возможным по причине лимита бумаги и полиграфических мощностей. Такой довод можно было бы принять, если бы в то же самое время, когда это утверждается, «Книжное обозрение» не сообщало о том, что очередной бестселлер на альковно-историческую тему печатается полумиллионным тиражом, а четырехтомник не самого популярного в 40 — 50-е годы писателя — тиражом в один миллион семьсот тысяч экземпляров. Легко подсчитать, что на той же бумаге и тех же самых типографских станках можно напечатать всю «Историю государства Российского». А это один только пример из десятков, если не сотен.

Корр. В сущности, вы аргументировали тему, которая в последнее время не сходит со страниц газет и журналов. Не знаю, как вам, а мне представляется, что мы оказываемся в положении крыловского повара, в то время как «Васька слушает да ест». Будем говорить прямо, нынешнее переиздание Соловьева и Ключевского, разошедшееся по лотерейной (!) подписке, — крохи с барского стола, да и те недоступны: на Москву, например, пришлось соответственно четыре и шесть тысяч экземпляров, а Москва, как я понимаю, не самый маленький наш город.

Янин. Я думаю, дело идет здесь еще по инерции. Долгое время была такая негласная установка: «история начинается с 1917 года». Сегодня впрямую этого никто не скажет, но инерция сильна, поскольку глубоки корни. Помню, в 1962 году, когда я печатал свою книгу «Новгородские посадники», то от главного редактора издательства, который предлагал перенести ее на следующий год, а лучше совсем исключить из плана, услышал буквально следующее: «Обращение к темам, касающимся Древней Руси, — это внутренняя эмиграция».

Казалось бы, дело прошлое и не стоит ворошить, но вот день сегодняшний. Являясь редактором нынешнего собрания сочинений Ключевского, я с неимоверным трудом добиваюсь включения в издание его работы «Древнерусские жития святых как исторический источник». Похоже, читают только первую половину названия и, не дочитав, в испуге шарахаются, а речь идет об историческом источнике. До сих пор от прежних времен осталась и существует некая стыдливость, которая понуждает издателей даже в проспектах называть эту работу Ключевского не по имени, а неким «немым» термином — «магистерская диссертация». В свое время упоминать ее и печатать запрещал святейший синод... Сила инерции, давление прошлого объясняют множество несуразностей наших дней; к сожалению, только объясняют.

Думаю, сегодня нас подстерегает опасность и другой крайности. Особый общественный интерес к 20 — 30-м годам оставляет в тени назревший пересмотр позиций и по древнейшей нашей истории, а это могут использовать как удобный случай, чтобы снова зашторить окошко в давнее наше прошлое. Не уверен, что не куется уже новый несокрушимый издательский аргумент, весьма, впрочем, сродный прежнему: «Людей, понимаете, интересует вчерашняя, горячая наша история, а вы предлагаете им XII век!» Уход от жгучих, так сказать...

КОРР. Не исключено. Но правда и то, что вчерашний день, он еще тепленький, дышит в спину — как тут не оглянуться. Готовясь к беседе, я собрал некоторые наблюдения, имеющие, пожалуй, отношение к теме нашего разговора.

В двухтомной «Краткой истории СССР», изданной в 1983 году, Куликовская битва «поместилась» в одиннадцати строках. Ровно столько отдано в этом труде боям за «Малую землю», «где начальником политотдела 18-й армии был полковник Л. И. Брежнев». Кстати, не считая Суворова и Кутузова, упомянутых соответственно на шести и четырех страницах, он «перевесил» и преобразователя России — о Петре I говорится здесь на пятнадцати страницах, в то время как о Брежневе — на восемнадцати.

Вопроса по этому поводу я, конечно, не задаю — он запоздал: этот персонаж нашей истории лишен того, что им, мягко говоря, не заслужено. Но говорю только потому, что и сегодня мы продолжаем пользоваться учебниками, составленными по таким сомнительным пропорциональным законам. Ведь что получается: мы смело ломаем устаревшие экономические структуры, а в деле воспитания топчемся на одном месте. Мне кажется, пришло время сказать здесь свое слово историкам, которые понимают, что исторической нашей науке, а следовательно, и педагогике пора обрести более широкий нравственный критерий, в известные годы ею утерянный. Больные вопросы исторического образования заключаются не только в малом количестве часов, ему отведенных, но в значительной степени и в самом качестве учебников, написанных учеными мужами, похоже, с оглядкой на того самого «гвардейского штаб-ротмистра». Что вы думаете по этому поводу?

Янин. Есть такая вредная вещь, которая называется «учебник». Существование учебника, особенно для вузов, это артефакт. Во всем мире, в том числе и в дореволюционной России, учебников истории для высшей школы не существовало. Были курсы: курс Ключевского, Платонова, курс Павлова-Сильванского и т. д. Ученые читали свои курсы, потом их издавали. Такого безобразия, которое называется сейчас учебником и который пишут несколько авторов, по программе закладывая туда некую официальную точку зрения, воспринимающуюся как установка, — такого никогда не было.

Любое историческое сочинение может быть только авторским сочинением, отражая опыт того, кто пишет. Причем его понимание проблемы может разойтись с пониманием проблемы другим автором, а соревнование курсов — великое благо. Ведь сегодня с самых высоких трибун нам говорят, что нет истины в последней инстанции, но опровержение устарелой догмы многих пугает, настолько глубоко она въелась. А понять нужно лишь то, что другие времена наступили и в этом деле.

Почему у нас в 20-е годы появились учебники? По двум причинам. Во-первых, в вузы пошла масса неподготовленной молодежи через рабфак, народ приобщался к высшему образованию, не будучи подготовлен к нему школой, гимназией. На этой стадии потребовалось изложить главные основы в виде некоего учебника. Это первое.

Второе. В историческую нашу науку внедрялись марксистские концепции с их приматами экономики, классовой борьбы, прогресса в истории, формационной теории и т. д. Необходима была единая концепция исторического процесса, которая требовала единства подготовки к ней. Но ведь, слава богу, мы живем семьдесят лет при Советской власти, и вряд ли среди ученых могут появиться какие-то иные основы понимания исторического процесса. Потому что и прогресс, и классовая борьба, и примат экономики над политикой — это гениальное открытие Маркса, а история, основанная на других концепциях, это уже не история, но извращение. Я хочу сказать, что касательно этих устоев степень образованности общества сегодня такова, что стала незыблемым его, основанием, а выпускники средних школ не рабфаковцы 20-х годов. Они уже подготовлены к восприятию курса, а не стабильного учебника, который формирует стереотип мышления, с чем, кстати сказать, идет борьба во всех сферах нашей жизни.

Корр. Все, что касается двусмысленности самого существования на нынешнем, этапе стабильного вузовского учебника по истории, мне понятно. Но, учитывая массовость нашего журнала и тот неоспоримый факт, что история — наука нравственная, хотелось бы поговорить об историческом образовании в широком смысле, выведя его из пределов специального. Здесь много проблем.