История моей Розы

Над новой кличкой мы бились всею семьею несколько дней. Цезарь, Цезарь, Цезарь... Быть может, подойдет на замену Тереза? Тереза, Тереза? Буквы «Р» и «З». Вполне. Но жена категорически запротестовала. Дело в том, что это вполне женское имя носила ее подруга. Будет очень неловко при ней окликать собаку этим именем. И тогда я предложил назвать собаку Розой. Женщин с таким именем ни в роду, ни среди знакомых у нас не было. За это имя проголосовала вся семья. Наверное, потому, что наша очаровательная собака была похожа на полуоткрытый бутон оранжевой розы. Белая звезда во лбу, такая же манишка, слегка припорошенные белым передние лапы при определенных позах как раз и создавали иллюзию края раскрывающегося розового бутона...

Мы любили нашу собаку. Несмотря на обман. Ведь обманула нас не она. И первое время, пока она была крошкой, ее охотно выводили гулять и жена, и дочка. Однако боксерша росла быстро. И вскоре стала не по силам дочке: волокла ее по лестнице на поводке. А когда Роза вернулась из школы, с ней уже не могла сладить и жена. Собака тащила ее за собой без особенного усилия... Так все несносные заботы по выгулу сильной и своенравной собаки свалились на меня. Но и об этом попозже.

Приближался день обрезания. Я метался в самых дурных предчувствиях. Мучилась и жена. Свалить на нее миссию визита к ветеринару я, разумеется, не мог. Дочке мы об этом даже не говорили.

Моя Роза резвилась в то страшное утро. Я тогда совсем не осознавал, для какой боли привел сюда мою собаку-ребенка. Помнится, около ворот собралось довольно много желающих привести своих боксеров и догов в соответствие с экстерьером. Все они, как я, думали: операция, разумеется, неприятна, но и только. Опытный ветеринар сделает укол, ловко — в мгновение ока — обрежет края лопушистых ушей, смажет соответствующим зельем ранки, и мы уведем своих собак домой... Быть может, поэтому я и согласился первым войти в ворота ветлечебницы. Я уже вошел во двор, когда к воротам метнулся какой-то замухрышка неопределенного возраста и зашептал, дыша мне в лицо перегаром: «Дай на похмелку, скажу что-то важное...» И видя, что интригующее заявление не произвело на меня впечатления, решил объясниться более определенно: «Скажу, как надо поступить, чтобы собака стала собакой, а не просто забавой...» Я дал ему рубль. Ради блага Розы я готов был заплатить несравненно больше, чтобы только она не испугалась, чтобы ей не было очень больно. В тот момент я вдруг по-настоящему осознал, на что решился, куда привел свою четвероногую глупышку. «Так вот, — вертухался в зеленых воротах небритый советчик, — ухи, когда обрежут, забери. Слышь, ухи забери. Изжарь их и скорми ей же, собачке своей. Зверь, не собака вырастет...» Последующие слова отрубило захлопнувшимися за моей спиной воротами...

Этот фрагмент прошлого живо проявился в моей памяти, когда однажды я проезжал той же улицей, но уже в обратном направлении. На углу, неподалеку от остановки перед щенком с забинтованной головой сидел на корточках какой-то человек. Дело уже сделано: дрожащая от пережитого потрясения собачонка, и проступающая сквозь бинты собачья кровь...

В двухмесячном возрасте Роза была уже довольно сильной собакой. Ветеринар выразил неудовольствие этим обстоятельством, мол, такая покусать может. Он еще малость покуражился, и мне пришлось переплатить сверх положенного, чтобы он согласился оперировать. Правда, держать Розу пришлось мне. Так что ветеринарская работа проходила на моих глазах. И пока я нес мою Розу от верстака, на котором ей обрезали уши, до того самого перекрестка, она, как мне казалось, боялась не то что всхлипнуть, но вздохнуть. Она вся трепетала, прижимаясь ко мне, как тогда ночью — испуганная темнотой и одиночеством. У меня разболелось сердце. Я опустился на корточки метрах в двухстах от лечебницы и впервые за последние полчаса заглянул в глаза потрясенного существа. Они были полны слез.

Нет, она не обиделась на меня. Она, видимо, вполне, понимала неизбежность всего происходящего с нею, потому что сквозь этот человеческий произвол прошли все ее предки. Впервые Роза обиделась на меня, наверное, после того, как я ее побил. Это случилось еще два месяца спустя. У нее выпали молочные зубы и полезли настоящие, острые, как иголочки. В ту пору она грызла что ни попадя: тапки, коврик, свою пластиковую посуду... Однажды она осталась дома одна чуть ли не на целый день. Мы уже практиковали такие эксперименты над нею. В крайнем случае Роза позволяла себе сделать лужу, но не больше. Времена, когда за нею приходилось ходить с совочком, уже миновали. Уши еще не зажили как следует, на срезах чесались. Приходилось ежедневно лечить их мазью Вишневского. Больные уши и одиночество скорее всего толкнули нашу Розу на этот ее проступок. Она изгрызла сначала ножки табуретов на кухне — это был только что купленный импортный гарнитур, а затем залезла в шкаф и уничтожила мои ни разу не надеванные роскошные туфли.

Рано утром накануне разлуки — Роза уходила в школу — мы, как всегда, вышли в поле. Лето едва только начиналось. Роза носилась по тугой отаве только что скошенной люцерны. Я бросал резиновый обод колеса от детского велосипеда, она разыскивала его, подбегала ко мне, но не отдавала в руки, а задорно, поигрывая карими глазами, как бы звала погоняться за нею. Я нередко поддавался соблазну. И мы с нею носились по полю. И когда я уставал — о, она это понимала хорошо и всегда останавливалась, — клала у моих ног резинку и счастливо, иногда чуточку виновато улыбалась. Она любила меня. Я это видел и в то утро. Она простила мне свое наказание, как я простил ей уничтоженные табуреты и обувь.

Отвозил я ее в школу на такси. Она чувствовала разлуку, нервно лизала мне руки и лицо. Однако во двор школы вошла сама. Там ей пришлось научиться многому, тому, чего никогда бы она не познала, оставаясь у нас — в тепличных условиях моего либерализма и полной вседозволенности со стороны жены и дочери. Прощаясь с Розой, они обе расплакались. И все два месяца ее отсутствия скучали по ней. За это время Роза научилась драться за кусок хлеба. У нее появилось чувство собственного достоинства, самосохранения. Она узнала цену себе и другим, окружавшим ее. Собакам и людям. Однако ради чего мы отправили ее в школу, она так и не удосужилась усвоить. А возможно, ее просто этому не учили. Из всех положенных команд она знала, видимо, все, но исполняла лишь элементарные: «ко мне», «сидеть», «лежать»... Я уже не говорю об охотничьих командах: «ползти», «апорт» и прочее. Я никогда не подавал команды «фас». Но и ее наша Роза знала. И однажды, не дождавшись ее от близких людей, исполнила сама.

Было это в мое отсутствие. Я куда-то уезжал. Ночью раздался требовательный стук в дверь. Звонок у нас нередко ни с того ни с сего отказывал — вот и приходилось стучаться. Мои думали, что это я вернулся. Тут же открыли и остолбенели. На пороге покачивался полупьяный, довольно молодой субъект. Он что-то пытался выяснить — кажется, адрес, — а когда понял, что в квартире только женщина и девочка неполных шести лет, вошел в прихожую, заявив, что останется ночевать. Что было затем, нетрудно представить. Наша Роза рявкнула таким басом, что проснулись и выскочили на лестничную площадку соседи. Но еще до появления соседей в длинном прыжке Роза сбила ночного визитера с ног и не отпускала, пока не приехала милиция.

Жена и дочка в награду буквально закормили Розу сладостями, и она у нас заболела. Пришлось ехать к ветеринару. И, чтобы не травмировать себя и собаку воспоминаниями, я повез ее на другой конец города, во вторую ветлечебницу, к врачу, которого она не знала. А когда наша заметно подросшая защитница выздоровела, мы всем семейством сфотографировались.

Роза будила меня спозаранок. И мы с нею, невзирая на погоду: осенью мелкие дожди, промозглые ветры; зимой мокрый снег или пурга, — бежали в поле вокруг квартала. Вскоре я заметил в себе благотворные перемены. Куда-то подевался казавшийся безнадежно запущенным живот. Шаг мой стал упруг и неутомим. Постепенно я снова возобновил занятия утренней гимнастикой... Словом, почувствовал себя помолодевшим лет на десять. Весь нажитый от сидячей работы жир, гипотонию со стенокардией и прочие хвори помогла мне изжить моя Роза. Вместе с хорошим самочувствием вернулись и былые привычки. Я вновь стал посматривать на женщин. Однажды один из старинных друзей, лесничий, подбил меня взобраться на вершину горы с романтическим названием. С интересной компанией. Конечно же, со мной пошла Роза. Она по возвращении из школы никак не хотела мириться с намордником, трудно привыкала к нему. Из дитя она превратилась в зверя, и прохожие не давали нам проходу, едва только мы появлялись без амуниции. Шла весна. Я полагал, что мы с собакой вволю порезвимся на плоскогорье, где нет прохожих, а значит, не нужно надевать намордник.

Примерно так я и объяснил дома причины нашего с Розой восхождения на гору с романтическим названием.

Просто собака, а вот научила меня. Она научила меня нутром чувствовать недоброе и всяческую фальшь. Конечно, прежде всего ощущать это в самом себе. А потом я доучивался сам, без нее: видеть самое замаскированное, самое глубоко упрятанное плохое в других. Я подлецов теперь за версту чую. Меня — такого проницательного — надо с наивными и доверчивыми соединить. Я им глаза на мир раскрою...

— Прохинде-е-ей! — хохотала она. — Ах, какой же вы все-таки прохиндей! — заливалась она звонко, откинувшись. Блестели ровные крупные зубы. Розовел язычок, словно у поющей птицы. Она сидела на траве, опираясь на отведенные за спину руки. Под тонкой оранжевой футболкой задорно круглилась, подрагивая, грудь.

Мне всегда стыдно вспоминать ту мою вылазку в горы. Всегда, когда она приходит на память — одна и та же картина: так и оставшаяся мне незнакомой женщина, сидящая в траве и поющая это свое восхитительное: прохинде-е-ей!

На яйле мы оказались часов в десять, когда роса улетела в облака. Свежая альпийская растительность пахла волнительно-хмельно. Роза гонялась за бабочками. Разноцветные и крупные — таких не бывает внизу. Одна из них стала кружиться над нашей честной компанией. И я загадал. На какую женщину сядет вон та, махрово-фиолетовая бабочка, та женщина будет моей. Конечно же, я уже приметил для себя одну. Выбор был ограниченным. Как всегда в подобных случаях, женщин оказалось всего три. Мужчины не в счет. Скажу только, что их, как всегда, оказалось значительно больше, то есть у женщин выбор был, а у мужчин — только хорошее чувство соперничества.

Моя бабочка села на рыжеволосую. На ее неестественно цветных волосах насекомое выглядело эффектной заколкой. И все завопили: Серафим, Серафим, щелкни! Лесничий, конечно же, не успел. Рыжеволосая огорчилась. Я приблизился к ней и шепнул: «Не надо жалеть! Ваш восхитительный портрет с фиолетовой заколкой навсегда запечатлела моя память». Это было опрометчивое пророчество.

Взгляд во времени — это словно бы взгляд из космоса. Смотришь и диву даешься: как все хорошо видно... И теперь, когда нет рядом моей Розы, я до рези в глазах всматриваюсь в порыжевшие травы яйлы, пытаясь разглядеть резвящуюся собаку...

Роза потихоньку утащила от Родникового Камня брюки той самой женщины, на которую села фиолетовая бабочка гор... Но пока об этом не знаем ни я, ни очаровательная полузнакомка, которая отдала предпочтение, к моему вящему удовольствию, мне, а не кому-нибудь из троих претендентов, набивавшихся к ней в ухажеры и теперь оставшихся ни с чем. От нечего делать они занялись приготовлением шашлыков и шурпы на Тисовом кордоне... А я в который раз, наслаждаясь собственным опытом поведения в борьбе за женщину, говорил себе: главное, при всех обстоятельствах остаться трезвым и в прямом, и в фигуральном смысле и делать вид совершенно незаинтересованного лица... Конечно же, самая привлекательная из взобравшихся на яйлу женщин моментально выбрала самого, на ее взгляд, положительного мужчину и доверилась ему. Я лежал в высокоароматном клевере у подножия Родникового Камня, а моя сообщница отдыхала на плоской спине этой скалы. Там женщина была открыта и беззащитна, но только перед ликом солнца, перед ликом Вечности, или, если говорить современнее, Вселенной. Прощенная за все свои прегрешения и ошибки этими божествами бытия еще в самом начале начал, женщина спокойно раскинулась на горячем сером каменном ложе, совершенно не подозревая, какая неприятность уже свершилась и ждет ее у подножия Родникового Камня.