Между прочим, мои слова о билете на самолет до Ленинграда, словно специально придуманные для шутки, мне так никто и не припомнил. Даже когда мы стали зарабатывать прилично. Понимали они, черти, что со мной творится, что ли?

Уроки жизни тем и ценны, что дорого за них платишь. А эти уроки были мне на веки вечные. Ни на секунду о них не забывал — и когда работал освобожденным секретарем комитета и в штате горкома комсомола.

Но это было уже позже...

Чужое дело

(Иван Бурденко, шофер, место рождения неизвестно, 29 лет)

...Как неизвестно? Да вот так и неизвестно. Во время эвакуации наш эшелон разбомбило. Откуда эвакуировали? Мне полтора года, наверно, было, я помню, да? Поставили в метриках «Челябинск» — так, для проформы. И фамилия у меня тоже для проформы, такая фамилия была у директора детдома. А может, настоящая моя фамилия — какой-нибудь Шереметьев-Волынский. Я бы, конечно, и на эту с радостью согласился — знать бы, что настоящая. Да дело не в этом, я привык, о другом сейчас речь...

Получилось так. Школу я не окончил, из детдома сбежал, и пошло мотать меня от Самарканда до Тикси. Передышка — армия. А потом снова ушел! Характер у меня такой. Во-первых, непостоянный к месту жительства, а во-вторых, нервный. Особенно когда несправедливость на моих глазах совершается. Из-за этого и пошла моя жизнь кувырком. На целине, в Северном Казахстане, совсем уж было осел, так нет — дернуло не в свое дело влезть. Была там учетчица одна, молоденькая девчонка... Ну, да это протока в сторону. Одним словом, коротко говоря, после некоторого разговора врезал я директору совхоза между глаз при десяти свидетелях в собственном, заметь, его кабинете. Статья такая-то, пункт такой-то. Три года.

Дело прошлое, три года не мед. Сейчас я знаю, что с такими не кулаками надо, кулаками таких не проймешь.

В общем, отсидел я половину, половину скостили за примерное поведение, и получил я интересный такой штампик в разноцветную свою трудовую. Куда с ним? Тут выбирать не приходилось — устроился шофером в кооперативе при леспромхозе: «автолавку» возил по поселкам. С год, наверное, просто шофером, а там продавщица, что со мной ездила, уволилась, другой то ли не нашли, то ли не захотели искать, вручили мне материальную ответственность на три с половиной тысячи новыми: сапоги резиновые, кирзовые, ситчик трех сортов, ленточек разных на 552 рубля, тряпок там всяких, а из серьезного товара — костюмы мужские, десять пар постоянно, и два ящика «Тминной»...

Про Норильск? А я тебе, по-твоему, о чем рассказываю?

Ну, езжу торгую. Нравится даже, все меня уже знают, заказывают, что нужно. Народ приятный, простой — лесовички. Два года, однако, отъездил, чувствую: хватит. Тут дружок из Норильска написал — зовет. Я к председателю кооперации: «Дашь чистую трудовую, без разных штампиков интересных?» «Дам, — говорит, — заслужил». Вот, скажи, люди бывают: в глаза смотрит, ручку жмет, а сам...

Уволился, честь по чести, приезжаю водным транспортом в Дудинку, оттуда железнодорожным порядком в Норильск; недели не прошло, как сижу в шикарной «татре», выкручиваю вензеля по горбатым дорожкам. Работы по уши. Да меня работой не испугаешь, хотя бы и здесь, по буранчикам.

Жизнь, одним словом, наладилась. Общежитие мне дали, в вечернюю школу, в девятый класс, записался, в комсомол, понимаешь ли, какое дело, приняли. Когда принимали, я ребятишкам на собрании все рассказал — про судимость то есть. «Ничего, — говорят, — мы тебе верим...» В дружину включили: «Здесь твоя силушка к месту...»

И вот однажды возвращаюсь я из рейса — ждет меня повесточка из милиции: такого-то числа ко стольким-то часам явиться...

Являюсь. Сидит лейтенант, белобрысенький такой, меня помоложе года на четыре, из училища, видать, недавно. «Далеко, — говорит, — забрался, еле тебя нашли. Ну, как это ты кооперацию вокруг пальца обернул?..»

Слово за слово — выясняется: растрата на мне за автолавку висит — пятнадцать тысяч новыми. «Да как же, — кричу я ему, — мог я растратить пятнадцать тысяч, когда вся лавка четырех тысяч не стоила?!» «Вот это, — отвечает, — мне и любопытно узнать...»

Ну, Ванюша, думаю я себе, даром следователя за две тысячи километров не пошлют. Да и по бумагам выходит: кругом я виноват. А где я эти пятнадцать тысяч возьму?

Никому я, конечно, ничего не сказал, вернулся, вкалываю. За работой только и забываешься. Несколько дней проходит, вызывают меня на бюро. Сидят все хмурые. Объявляют: вопрос пятый — персональное дело комсомольца Ивана Бурденко. Мое то есть. Зачитывают бумажечку: Иван Бурденко находится под следствием по обвинению в расхищении кооперативной собственности.

Рассказал я все, как было. Ни в чем, говорю, не виноват, бумагу какую-то не подписал по неопытности, когда лавку сдавал, или лишнюю какую-нибудь подмахнул — вот и вся моя вина. «Рады бы, — говорят, — поверить, да придется тебя из комсомола исключать, официальный документ у нас на руках».

И обида тут меня взяла — не высказать. «Ах, — говорю, — такие вы разэтакие, бумаге больше верите, чем живому человеку? Два года я бок о бок с вами работаю, видел кто-нибудь меня хоть раз пьяным? Сделал я хоть раз левую ездку? Ты, — кричу, — Мишка, доверял мне, когда мы с тобой две недели в распадке загибались, мох курили? Ты, Аркашка, сомневался во мне, когда мы срочные грузы за тридцать первый километр перекидывали? А когда я с продуктами для геологов засел в буран, взял ли я хоть банку тушенки из ящика?»

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.