Гусар на крылатом коне

Известный литератор начала XX века Борис Садовской в творческом облике Дениса Давыдова как раз самым оригинальным находил то, что «уже в пушкинскую эпоху Давыдов являет в себе едва не единственный пример поэта, чуждого какой бы то ни было рефлексии».

Но остается еще один, крайне важный для нас аспект поэтического творчества Давыдова, по вполне понятным соображениям обойденный молчанием в статье Белинского. В историю отечественной литературы Денис Давыдов вошел и как поэт политический, своими острыми сатирическими баснями буквально заклеймивший самодержавие. Неудивительно, что в течение многих десятилетий они оставались запрещенными царской цензурой.

Александр I, этот, по определению Пушкина, «властитель слабый и лукавый», до конца дней своих не мог простить Давыдову его свободолюбивых строк. Разве мог коронованный деспот забыть грозное предостережение, с которым в Давыдовской басне «Голова и Ноги» «Ноги» обращались к «Голове»?

Коль ты имеешь право управлять,
Так мы имеем право спотыкаться
И можем иногда, споткнувшись — как же быть, —
Твое Величество о камень расшибить.

Царь болезненно реагировал на эти недвусмысленные строки еще и потому, что прошло всего лишь два года со дня убийства заговорщиками его отца, императора Павла I, и в памяти общественной еще были живы все подробности этого дворцового переворота, показавшего эфемерность и иллюзорность самодержавного всевластия. Двадцатилетний кавалергард Давыдов был удален из столицы и переведен из привилегированной гвардии в обыкновенный гусарский полк, расквартированный в глухом захолустье, каковым тогда считалось местечко Звенигородка Киевской губернии. В приказе царя говорилось, что Давыдов был исключен из гвардии «за оскорбление почтенных особ». Император сделал вид, что поэт-сатирик наказан всего лишь за сатиру «Сон», в которой были высмеяны видные вельможи александровской эпохи.

Опала сильно подействовала на молодого офицера, мечтавшего о блистательной военной карьере, к политике он с тех пор стал относиться настороженно, и это повлияло, возможно, на весь ход его жизни. В те годы перед глазами у него был другой пример — великий Суворов. Отец Дениса Васильевича, принадлежавший к старинному дворянскому роду, ведущему свою родословную с XV века, входил в число ближайших суворовских сподвижников, будучи тогда командиром кавалерийского полка. И девятилетнему Денису также посчастливилось однажды увидеть гениального полководца и даже поговорить с ним. Преклонение перед военным гением своего кумира он пронес через всю свою жизнь, так же как и память о той волнующей встрече с Суворовым в 1793 году. В тот день после полкового смотра Василий Денисович Давыдов представил своего девятилетнего сына прославленному полководцу. Суворов, пишет в своих мемуарах Д. В. Давыдов, «спросил меня: «Любишь ли ты солдат, друг мой?». Смелый и пылкий ребенок, я со всем порывом детского восторга мгновенно отвечал ему: «Я люблю графа Суворова; в нем все — и солдаты, и победа, и слава». — «О, помилуй Бог, какой удалой! — сказал он. — Это будет военный человек; я не умру, а он уже три сражения выиграет!»

Суворов оказался прав. Тот действительно стал военным героем, только число выигранных сражений оказалось гораздо большим.

Неблагосклонность Александра I и его высших сановников Д. В. Давыдов завоевал не только своими оппозиционными стихами, но и своим «суворовским» характером, проявлявшимся в прямодушии и принципиальном неприятии воцарившейся в российской армии аракчеевщины и ее онемечивания. Не любили его при дворе и за открытую принадлежность к «русской партии», неофициальным вождем которой считался независимо мыслящий генерал Ермолов, друг и родственник Давыдова. И так как с детства Давыдов думал только о военном поприще, то, уже став офицером, он на занятия литературой смотрел как на своеобразную форму интеллектуального досуга. Попав в немилость к правительству и тем самым поставив под угрозу свою дальнейшую военную карьеру, Давыдов пал духом. Основная его жизненная цель потускнела и несколько отдалилась. В эти годы довольно сумбурной, но импульсивной и веселой офицерской жизни Давыдов как раз и становится известным гусарским бардом, певцом земных утех и романтических приключений. Упражняться в остроумии и острословии на политические темы он уже более не решался. Пушкин, отправленный в ссылку в таком же молодом возрасте, также вынужден был встать на путь «исправления» и уже не дерзал открыто порицать самодержавие.

И тем не менее имя Давыдова всегда произносится рядом с именами декабристов. Всего лишь четыре революционных произведения написал Давыдов (три басни и одну сатиру), но их резонанс в то время достаточно заметен. Эти ранние произведения поэта сыграли свою роль и в развитии самосознания в России первой четверти XIX столетия, и, что еще более существенно, в формировании революционно-освободительной идеологии декабристского движения. В январе 1826 года декабрист барон В. И. Штейнгель в письме, отправленном из темницы своему коронованному тюремщику, императору Николаю, писал: «Кто из молодых людей, несколько образованных, не читал и не увлекался сочинениями Пушкина, дышащими свободою, кто не цитировал басни Давыдова «Голова и Ноги»!».

Но до 1825 года России предстояло еще пережить незабываемый 1812 год...

И хотя армейское начальство не давало «ходу» молодому честолюбивому офицеру, Давыдову до 1812 года все же удается отличиться и совершить не один ратный подвиг, и к моменту наполеоновского нашествия он был уже опытным боевым офицером. Боевой путь Дениса Давыдова начинается в 1806 г., во время заграничного похода русской армии в Пруссию в период второй военной кампании против наполеоновской Франции. Нахождение в действующей армии на должности адъютанта замечательного боевого генерала П. И. Багратиона помогло ему приобрести богатый боевой опыт, постичь все тонкости современного ему воинского искусства.

За успешное командование авангардным отрядом в войне 1808 года против Швеции Давыдов был представлен в особом рапорте в военную коллегию к награждению Георгиевским крестом, самой почетной боевой наградой в русской армии. Но представление командующего было отклонено, и Денису Васильевичу стало ясно, что он до сих пор не прощен полностью. Оскорбленный император помнил все и внимательно следил за молодым офицером. Уже много лет спустя, за год до смерти, Давыдов в письме к сыну подводил грустный для него итог взаимоотношений с самодержавной властью: «В течение почти сорокалетнего довольно блистательнейшего военного поприща я был сто раз обойден, часто забыт, иногда притесняем и даже гоним».

Но в 1812 году было не до обид на правительство, не до наград...

В восьми боевых кампаниях участвовал Денис Давыдов за свою жизнь, проявляя каждый раз настоящий героизм. Но его звездным часом стало доблестное участие в потрясшей всю Россию Отечественной войне 1812 года. В эту лихую для русской земли годину воинский талант Дениса Давыдова раскрылся с наибольшей полнотой. Это была война, подобной которой не было, пожалуй, со времен Куликовской битвы. От исхода этой суровейшей борьбы со смертельным врагом зависело, «быть или не быть России», зависело «все наше будущее предназначение». Все лучшие силы в русском обществе ясно осознали свое великое предначертание.

Война с самого начала приобрела общенародный, патриотический характер. Как удачно подметил участник московского ополчения, видный русский литератор Сергей Глинка: «тогда самоотречение было главной поэзией души». И среди многочисленных героев Отечественной войны 1812 года достойное место занял подполковник Ахтырского гусарского полка Денис Давыдов, «отец партизанской войны» в России. Осознав особый характер этой войны, Давыдов стал инициатором организованной партизанской борьбы в тылу врага, смыкавшейся, по его замыслам, со стихийными народными выступлениями против оккупантов.

28 августа 1812 года подполковник Ахтырского гусарского полка Д. В. Давыдов по разрешению главнокомандующего, фельдмаршала Кутузова, с отрядом, состоящим из пятидесяти гусар и восьмидесяти казаков, направился в тыл наполеоновской армии. Так началось знаменитое партизанство Дениса Давыдова, прославившее его имя на всю Европу. Небольшой отряд Давыдова со 2 сентября по 23 октября взял в плен 43 офицера и 3650 солдат; не меньшее число врагов было уничтожено. Начав партизанские действия с малочисленной партией гусаров и казаков, Давыдов к концу войны возглавил уже двухтысячный отряд. Французское командование объявило за его голову большую денежную награду, но удальцов, которым пришлось бы ее выплатить, во французской армии не нашлось.

Денис Васильевич хорошо понимал, что массовый героизм в России основывался на самоотверженности простых русских людей. Знаменитый партизан писал в своем «Дневнике партизанских действий»: «сколь возвышаются они пред потомками тех древних бояр, которые, порыскав два месяца по московскому бульвару с гремучими шпорами и с густыми усами, ускакали из Москвы в отдаленные губернии, и там, пока достойные и незабвенные соотчичи их подставляли грудь на штык врагов родины, — они прыскались духами и плясали на могиле отечества». Но народный характер войны мало импонировал императору Александру и придворным сановникам. Независимые от главного командования партизанские отряды, и тем более вооруженные мужики вызывали тревогу. Не повернули бы они после окончания войны оружие против собственных господ!

Но, как удачно сказал Сергей Глинка, «ударил час малой войны», и сам главнокомандующий, фельдмаршал Кутузов, в приказах по армии отмечал боевые успехи Давыдовских партизан.

1 ноября состоялась личная встреча Дениса Давыдова с фельдмаршалом. Офицеры из свиты главнокомандующего, щеголявшие в новеньких, покрытых обильным золотым шитьем мундирах, с удивлением смотрели на знакомого многим из них по гвардии бывшего лейб-гусара. Заросший окладистой черной бородой, в крестьянском армяке, с иконкой Николая-чудотворца на груди, заменившей орден св. Анны, — в таком неожиданном виде предстал Денис Давыдов перед своими прежними сослуживцами, многие из которых не удержались от иронических расспросов. Экзотический для офицера костюм Давыдова объяснялся не его прихотью, а суровой необходимостью тыловой войны. Вначале крестьяне-партизаны из-за сходства мундиров принимали Давыдова и его отряд за французов. Поэтому Денису Васильевичу и пришлось на несколько месяцев переоблачиться в эту одежду, делавшую его похожим на партизанского вожака из народа. О приеме, оказанном ему штабными офицерами, Давыдов потом саркастически вспоминал: «Едва я поздоровался с Раевским и некоторыми приятелями моими, как начались улыбки, полунасмешливые взгляды и вопросы насчет двухмесячных трудов моих. Боже мой! Какое напряжение — поравнять службу мою с переездами их от обеда на обед по Тарутинской позиции! Иные давали мне чувствовать, что нет никакой опасности действовать в тылу неприятеля; другие, что донесения мои подвержены сомнению... Словом, видно было, сколь имя мое, выставленное во всех объявлениях того времени, кололо глаза людям, искавшим в тех же объявлениях имена свои от Немана до Москвы, а от Москвы до Смоленска, и осужденным видеть оные в одних расписаниях нашей армии».

Иной прием его ждал у самого Кутузова, по достоинству оценившего воинский талант и предприимчивость Дениса Давыдова: «Как скоро светлейший увидел меня, то подозвал к себе и сказал: «Я еще лично не знаком с тобою, но прежде знакомства хочу поблагодарить тебя за молодецкую твою службу». Он обнял меня и прибавил: «Удачные опыты твои доказали мне пользу партизанской войны, которая столь много вреда нанесла, наносит и нанесет неприятелю».