Грамота

Хорошая тройка учителя стрелой вынесла его экипаж, но сразу за деревней начинался подъем и кони пошли медленно не чувствительные, крикам, ни к ударам кнута. Аглеуллин, на ходу заправляя в перевязь раненую руку, летел, ругаясь по-татарски.

На половине подъема он вдруг круто повернул своего коня, глянул вниз на деревушку, которая виднелась, как на ладони и, гикнув, помчался обратно.

Калиманов не успел окликнуть его и, подумав, приказал кучеру остановиться.

Там внизу, между двух невысоких холмов, лежали несколько домиков покинутой деревни. С одного конца, не торопясь, разведывая и нащупывая каждую кочку, спускались поляки так, на глаз, около двух эскадронов. С другой бешеным карьером, минутами превращаясь в сплошное облако пыли, летел Аглеуллин на своем сером коне.

Учитель привстал на сиденье и вынул бинокль. Он ничего не понимал в происходившем.

Аглеуллин достиг окраины деревни раньше, чем первые лошади польской кавалерии вступили в нее с другого конца и остановился, осадив на всем скаку у той хаты, которую только что занимал учитель. Здесь он стукнул в окошко, пригрозил кому - то револьвером и на пять минут скрылся в воротах.

Этих пяти минут оказалось вполне достаточно для поляков, которые тремя цепочками, по трем улицам проникли в деревню Судьба Аглеуллина была решена.

Учитель смотрел, не отрывая бинокля от глаз и не зная, что делать. Там, на расстоянии менее чем версты, сейчас разыграется трагедия, которой он будет свидетелем и в которую он будет бессилен вмешаться.

Аглеуллин выехал из ворот хаты как раз в тот момент, когда пять польских солдат на хороших, сытых тонконогих лошадях подъезжали к этой хате.

Опешив от неожиданности, они остановились на мгновенье и этого мгновения они потом не могли вернуть Аглеуллин на два корпуса, только на два корпуса опередил их.

Видно было, как он дал шпоры коню и как конь, взвившись на дыбы, повернулся на задних ногах и всем своим телом опрокинулся на кавалькаду противника. Видно было, как два раза сверкнула шашка в руке татарина, и как два человека в серых мундирах покатились в пыль улицы.

Потом Аглеуллин прорвался сквозь жидкий строй оставшихся трех и, проделав тот же поворот, кинулся на них сзади, раньше, чем они успели встретить опасность лицом к лицу. И еще два удара шашки и еще два тела под ногами лошадей.

Последний и пятый просто бежал и со всех сил, нахлестывая лошадь и не оборачиваясь назад. Но Аглеуллин не погнался за ним.

Острый глаз татарина заметил врага, мелькавшего по склону холма и несшегося к деревне лавиной конских тел. Острый слух его уловил топот копыт, мягко впивавшихся в степную землю. Аглеуллин повернул коня и стрелой вылетел из деревни к обозу, поднимавшемуся в гору. На горе уже строились, наши части, и обоз змейкой уходил за прикрытие эскадронов только тачанка Калиманова стояла впереди и приземистая фигура учителя с биноклем в руках обнажала себя любопытству вражеских пуль.

Аглеуллин издали улыбнулся и помахал рукой. У самой тачанки он осадил коня так, что тот прокатился на врытых в землю копытах.

- Ну? - спросил его учитель, все еще не понимая в чем дело.

Аглеуллин расстегнул ворот окровавленной рубахи и, засунув туда руку, вынул синюю тетрадку, пахнувшую потом и пропитанную теплой кровью.

- Вот, сказал он.

- Зачем? спросил Калиманов. У меня много таких. Я тебе новую дал бы.

Аглеуллин, нагнувшись в седле, раскрыл тетрадь на странице, половина которой была залита красным, таким же красным, как чернила, только более липким и густым: