У нас получается забавный разговор, двухэтажный. Задирака беседует с Одинцовым, адресуясь к Тихонову, а Тихонов отвечает Задираке, имея в виду меня. Вот тут, дорогой коллега, у вас имеет место ошибочка. Я не Задирака, спорить я с вами не стану. От этого увольте – мы уже свои тысячу часов отспорили, хватит. Разговор не имеет смысла, потому что ты, друг мой Тихонов, ломишься в открытую дверь – ты прав во всем: в посылах, рассуждениях, может быть, даже в выводах. Вот только выводы меня не устраивают – именно в этом закавыка.

Мне очень нравится Григорий Иванович Севергин – добрый, неглупый, милый человек. Но я не хочу через двадцать лет сидеть на его месте. Я не хочу быть следователем по особо важным делам, начальником следотдела – я не хочу носить так привлекающую Задираку форму, я не хочу потратить свою жизнь на борьбу с преступностью.

Мой друг Тихонов не имеет ни малейших претензий к соседу своему Паршину, к врачу поликлиники Коломинковой, к дворнику Захару Антоновичу из-за того, что они не потратили свою жизнь на борьбу с преступностью. Но когда вопрос касается меня, в нем с дикой силой вспыхивают все наши корпоративные предрассудки и он смотрит на меня как на дезертира, перебежчика, почти предателя!

Я вовсе не считаю, что Тихонов не прав. Вообще я убежден, что первый атрибут интеллигентности – терпимость. И я готов признать правоту Тихонова. Для него самого. Но для себя? Простите! За шесть лет я по горло накушался переперченной, пересоленной, прокисшей каши... Теперь – без меня!

И хочется-то мне совсем малого – закончить адъюнктуру, защитить, по возможности с блеском, диссертацию и найти себе работу, на которой собеседники разговаривают сидя. Оба сидя. А не такую, где старший по званию сидит, а младший стоит. По-моему, вполне скромное и почтенное пожелание. Я-то уверен, что нельзя порицать человека за то, что, планируя свою старость, он хочет, чтобы его называли «уважаемый профессор», а не «товарищ генерал». И эти соображения, которыми я, естественно, с Тихоновым не делился, он чсе равно угадывает и, угадывая, очень не одобряет, еще и по причинам человеческой ограниченности, именуемой в обиходе скромностью. Про себя, не обнародуй, можешь думать и планировать свое будущее как угодно, сколько угодно – в генеральских лампасах, на профессорской кафедре, в лауреатских медалях. Но упаси бог вслух объявить об этих планах – это, видите ли, «нескромно»! А я считаю, что человек, мечтающий отслужить свой век и податься на отдых капитаном или старшим лаборантом, не просто кретин: его вообще нельзя допускать до этого поприща, ибо он может ненароком занять – хоть на полчаса – место более достойного претендента...

Тихонов пропустил меня вперед, мы прошли за барьер к дежурному, который заканчивал рапорт.

– Доложите, в чем дело, – сказал я ему.

– Да вот, бойцы нашлись, в центре города рукопашную учинили...

Тупые, неинтеллигентные лица, несет перегаром, все они вываляны в грязи. Крепкие парни, не занятые ничем мозги. Видимо, им надо занять чем-то руки. Тихонов присел к столу, вытянул длинные ноги, закурил и с видимым интересом спросил:

– Как бились, добры молодцы, двое на двое? Все четверо разом вскочили с лавки, загалдели и так же разом по команде дежурного вернулись на место.

– Сидеть! Отвечайте на вопросы по очереди! Вот ты, молодой человек, расскажи, как отличился...

Он обратился к худощавому парню с острым, злым лицом, меньше всех пострадавшему в драке – у него только куртка была порвана. Коричневая синтетическая куртка на рыбьем меху – эрзац дубленки. А остальные медленно заплывали багрово-синими фингалами – под глазами, под скулой, с распухшим ухом и треснувшей красно-грязной губой. И как это ни странно, трое с разбитыми рожами именно из-за синяков, ссадин и выволоченности в грязи выглядели как-то особенно устрашающе.

А худощавый парень молчал. На его длинной, жилистой шее прыгал кадык, большой, костистый, как коровий мосол. Он судорожно-всхлипывающе вдыхал воздух, будто собирался нам сказать нечто такое, чего мы в жизни не слыхали.

– Сколько выпили? – спросил я его.

– Да я трезвый! – сиплым, петушиным голосом выкрикнул он и посмотрел на меня с ненавистью. Известная песня.

– Это вопрос второй, – кивнул я. – Меня интересует, сколько выпили.

– Тогда я не буду говорить! – сказал парень с вызовом и отвернулся. А Тихонов негромко засмеялся и развел руками – мол, принципы надо уважать!

Я спросил остальных:

– Ну, а вы тоже трезвые? Верзила пробурчал:

– Приняли мы, конечно, маленько. Так ведь тихо, мирно. Что, нельзя, что ли? Мы же отдохнуть культурно, может, хотели. – И повторил: – Что, нельзя, что ли?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• 11
• …
• 15
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.