Город принял!..

Тихонов поднял на меня взгляд, и когда мы стояли вот так в упор – глаз в глаз, – я понял, как он сильно стал меня не любить. Но это в общем-то его дело. Видит бог, я к нему по-прежнему отношусь хорошо.

– Это не чистая «хулиганка», – сказал медленно Тихонов. – И не все тут ясно, как репа.

– Что же тебе неясно? – спросил я терпеливо. – Мне неясно, как они могли просить прикурить

у Овечкина, когда он не курит. – Он ткнул пальцем в протокол, потом отвернулся от меня, вышел из-за барьера, уселся на стул против всей четверки, и как бы не их разбитые физиономии, не милицейский казенный интерьер, можно было бы подумать, что встретилась компания старых знакомых на бульваре, присели ненадолго, чтобы спокойно обсудить итоги футбольного чемпионата или новые тарифные расценки на строительно-монтажные работы. Черт его знает, может быть, он прав – может быть, ему и надо заниматься только этим делом?..

– Итак, уважаемые уличные бойцы, вы совместно учинили нарушение общественного порядка, проще говоря, хулиганство. Вам это понятно?

– Понятно... понятно-понятно... – вразнобой ответили бойцы.

– Мы имеем пять в общем-то согласованных показаний против одного о том, что некий Овечкин пристал на улице к троим и жестоко избил их. Правильно я излагаю?

– Правильно, – загудели трое, и свидетельница поддакнула, и дворник закивал.

– Существуют два пути дальнейшего развития ваших отношений. Первое – уголовное следствие и суд. Второе – вы просите друг у друга прощения, миритесь и подвергаетесь штрафу в административном порядке. Все ясно?

– Ясно... Ясно... Ясно...

– Какие будут суждения? – спросил Тихонов безразличным тоном.

– Да какие ж суждения?.. Товарищ начальник!.. Да ладно уж... Кто старое помянет... Ну, дураки были... Учтем... Мы ничего к нему не имеем... Черт с ним... Можно не посылать штраф на работу?.. Мы больше никогда...

И весь этот слитный умиротворенный гомон вдруг прорезал резкий петушиный выкрик:

– Я не хочу!.. И прощения... у этой шпаны... просить... не буду! И мириться... с ними... не желаю!

Овечкин стоял синюшно-бледный, будто его окунули в ведро с цинковыми белилами, лицо окаменело, и только огромный кадык на худой шее прыгал резко – вверх-вниз, вверх-вниз. И мне на какой-то один-единственный миг показалось, что он похож на Тихонова. Впрочем, наверное, мне изменила объективность. А избитые замолкли на миг, потом враз забормотали, загудели, завизжали:

– Вон он какой! Гад! Сначала хулиганил! А теперь! Еще выпендривается! Он сам, паскуда,

– Напал, а теперь...

– Цыц! – хлопнул в ладоши Тихонов, и шум мгновенно смолк. – Овечкин, ты понимаешь, что против тебя пять показаний, ни одного – за?

Не раздумывая, Овечкин рванулся вперед:

– Пускай! Есть на свете справедливость! Вы если не можете, кто-нибудь другой разберется, все поймет! Нельзя мне с этой шантрапой мириться, они трусы и сволочи, втроем на одного... Им дай только возможность, как крысы зажрут насмерть...