В Овражках, на площади свалилась молодая женщина. Распалило ли ее в этот день клейкое жаром солнце, поскользнулась ли она неловко, захворала ли нежданным недугом? Женщина была жива, она дышала, вздрагивала ноздрями и стонала. Собрался народ, постояли, поглядели, пожалели... Женщина тяжко приподнялась, помогли ей сесть. И начали расходиться...

А я задержался. Не потому задержался, что был жальчивее других к чужому горю, много раз уходил и я, кивнув мельком глаза на булыжник, на лежавшего в забытьи человека, задавленного трамваем, конкой или раненого в драке и затихшего на своей крови, как на кумачовой подстилке. Я вгляделся в отходившее от смертной желтизны лицо молодой женщины, напряг свою память и - вспомнил. Я знал ее. Семь лет назад укрывались мы вместе от белых в одном южном городке, поджидали красных, - и даже дружили. Но как неузнаваемо изменилась она! Была она тогда совсем юна и краснощека. Да, да; это была Волкова. Я вспомнил тут же, какой у нее был маленький, застенчивый муж. Мы еще посмеивались над ними, вместо того, чтобы негодовать, когда они приходили, держась за руки, на тайные собрания в подвал и всегда сидели где-нибудь, сблизив свои кудрявые головы: он темные кудри, она - как сырая пряжа. В мирные дни, покуда город был наш, идешь и видишь: сидит Лиза на улице на тумбочке или в прихожей какого-либо советского учреждения, улыбнешься внутри себя - значит Волков тут. А сам он где-либо бродит без дела - значит, ждет Лизу. Неотступные друг для друга люди!

Захватили город налетом белые и засели. Которых из нас переловили, которые успели уйти, которые опустились, будто в глубокий колодец, в подполье, чая вылезти оттуда, когда понадобиться. Были мы так с месяц. Вызвался Волков пробраться с поручением в наш штаб. Опасались за него: обложили вгустую белые и тропки и дороги за городом, словно в цепи лежали. Шатались далеко белые по деревням, завоевывали заново отнятые у помещиков нами именья, мельницы, конные и сахарные заводы. Дёра шла в деревнях, лихоимство, порча баб, пьянка.

Кудрявый паренек пошел, пошла, конечно, и она. Пропали. Белым скоренько вбили наши в поясницу клин, убрались они со своими пожитками дальше. Мы, ясно, за ними... Не до Волновых: где они, да как они? Семь лет и не видались. А увиделись, долго распознавали друг друга: я, наклоняясь к ее исхудавшему, будто с другой кожей, лицу, а она, сидя на серых пыльных каменьях посреди пустой, измученной солнцем, площади.

- Лиза! Лиза Волкова! - крикнул я, обрадованный встречей. - Милая, что с тобой?

Я поставил ее на ноги, отряхнул кофтенку, она опамятовалась, схватила меня за пальцы, я видел, как в ее глазах загорелись слезы. Повел я ее под руку через площадь. Дошли мы до ее квартиры. Вошли в комнатушку: лежит в уголку на детской кроватке больной ребенок.

- Скарлатина у него, - сказала Лиза.

Были у меня свои ребятишки. Напугался я втайне за них, но промолчал и сдержался перед товарищем, явно собой не владевшим.

Провел я у нее памятный денек. Понял я и худобу ее, и отлившую краску с лица, и глаза, замученные, как у надорвавшейся с возом лошадки; понял я, отчего так в тесную непроницаемую клетку иссеклась белая кожа на лбу, а поперек залегли тугие морщины, и нос заострился, будто его очинили ножичком и перетянули на горбинке. Узнал я про нее все.

Шли они ночь полями, по бороздам, отсидели день в пшенице, поспали, вечером тронулись дальше. Маленькие, наклоняются и идут. Миновали уйму всякой белой солдатни. На свету прошли в брод маленькую речку, в тумане - к другому полю, чтоб залечь на день, и наткнулись сначала на коней. Те заржали. К ним подбежало пятеро казаков.

- А! Я ево знаю! - крикнул один казак, кидаясь к Волкову.

Черт его знает, почему он так закричал! Конечно, он его не знал. Волков погорячился, выдернул из кармана браунинг, а выстрелить и не успел. Повалили Волкова, побили, поволокли по земле, нашлась у них веревка - связали. Не делали никакого допроса. Четверо казаков возились с Волковым, а пятый казак держал Лизу в обхватку. Что может сделать маленькая женщина с большим крепким, как камень, мужиком! Туман пооблегся к земле в лощине, увидела Лиза у полос костер и котелок на нем с белой пеной. Казаки варили себе какое-то варево, оно вскипело и теперь уходило. Таща ее за руку, казак снял, обжигая руки, котелок и выругался:

- Суки, пищу из-за вас чуть не спортили!

Положили недалеко от огня Волкова, подвели ближе коней, поглядели на Лизу насмешливо, взлохматил ей один казак кудри и ущипнул за грудь. Постарше казак раздраженно проговорил своему товарищу:

- Чево дураком стоишь около, вяжи ее!

Казак огляделся кругом. Сняли с коня уздечку и насмех связали Лизе ноги. Может, обошлось бы и так... Казаки были трезвы, молодые и мало злобивы. А Волкова несла горячка на вороных. Он, как увидел казацкую шутку с Лизиными кудрями, завертелся на земле, закричал без памяти, поносил казаков бранными словами, грозил, стращал... Лиза делала тоже всегда, что делал он, Волков делал то, что делала она. Лиза сидела у костра со связанными ногами, рвала уздечку, накидала в казаков обидные бабьи несуразности.

Те сначала ухохотались на ненужную смешную брань товарищей, а потом надоело, они переглянулись, помрачнели, хлебнули по ложке из котелка и зашептались. Вскочил постарше казак, пнул сапогом в лицо Волкова, обливая его кровью, и зло сказал:

- Будет разговоров! Вали ее, ребята!

Лиза поняла. И не успела подать голос - ее опрокинули...

- Некстати уздечку завязали, - забормотал казак и больно рванул уздечку с ног.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.