Гойя

На коврах, предназначенных для пышных покоев и дворцовых зал, появляются те, кому заказал вход в эти залы: контрабандисты, стражники, крестьяне. Перед зрителем, привыкшим к мифологическим сценам и церемонным парадным портретам, - подлинная Испания, жизнь ее окраин и больших дорог.

Не только веселую «игру в жмурки», не только беспечных «горожанок, подбрасывающих паяца», изображает Гойя: сюжетами его гобеленов служат несчастный случай с рабочим на стройке, скорбная группа вдовы с детьми. Сквозь нарядные краски, сквозь яркий колорит, обусловленный жанром, проступает новое лицо художника. Все серьезней это лицо, все вдумчивей, озабоченней и пристальней взгляд.

Над Испанией сгущаются тучи. Реакция поднимает голову. Бесхарактерный Карлос IV, преемник Карлоса III, - игрушка в руках своей властолюбивой и вздорной супруги.

Это она, молодящаяся кокетка, похожая на хищную птицу, Мария - Луиза смещает либерального министра Флорида - Бланки. На его месте - фаворит королевы, пустоголовый красавец Годои. Духовенство во главе с инквизиций снова у власти. При дворе - грязные интриги, неприкрытый разврат. И все это наблюдает придворный художник Франсиско Гойя. Он видит ничтожную жизнь двора, видит, как кружатся над страной черные коршуны - монахи, как голодает и гнется под непосильным бременем налогов и поборов испанский народ.

Горькой усмешкой кривятся губы некогда беспечного художника. Как всякий придворный живописец он приглашен во дворец, для того чтобы увековечивать в портретах прекрасных дам, доблестных кавалеров и в первую очередь его величество и близких его.

В портретах находят выход горечь и гнев, накопившиеся в сердце художника. Беспощадно его изображение Карлоса IV с семьей. Нужно было обладать близорукостью этого короля и самовлюбленностью Марии - Луизы, чтобы Не заметить ядовитой насмешки, вложенной в «тот групповой портрет - сборище чудовищных и характерных масок!

Гнев и мрачность художника усугубляются личной его трагедией. Вследствие нервного заболевания Гойя постепенно глохнет. Страшно представить, чем была глухота для этого жадного к жизни человека, любящего музыку едва ли меньше живописи!

Сохранился рассказ, как пытается он, глухой, услышать игру на лютне. Музыкант играет рядом с ним, - Гойя не слышит. Тогда он кладет пальцы на струны, осязает дрожание струн...

Но чем дальше отходит мир звуков, тем острее становится взгляд Гойя. Перед все замечающим этим взглядом кружится, мельтешит хоровод чудовищных масок: хищники, убивающие страну, расслабленные дегенераты, стареющие развратницы. Кистью трудно запечатлеть эту стремительную свистопляску, этот визжащий, черно - белый шабаш колдунов и ведьм. Тогда художник обращается к новому орудию. В руках Гойя - гравировальная игла.

Редкий случай в искусстве - в 50 лет художник находит себя. В историю живописи, в мировую память вошел не Гойя, автор церковных фресок, не Гойя - портретист (не следует, впрочем, преуменьшать его заслуг и в этой области), но Гойя - график, творец офортов поражающей силы.

Слово «Капричос» - капризы - так назвал Гойя 80 своих листов - мало что определяет в этом жгучем памфлете, в этой книге предельной остроты и гнева. Непохожи на грациозные капризы и фантазии едкие гротески, чудовищные маски Испании конца XVIII, начала XIX века. Вероятно, название серии, так же как необычайная запутанность общей ее композиции и темный язык надписей, понадобилось художнику для того, чтобы завуалировать смысл, сгладить остроту политических намеков и выпадов.

Нужно было принять все меры предосторожности, чтобы изображенные на этих листах не узнали или не пожелали узнать себя. «Эзопов язык» помог лишь отчасти. Инквизиция все - таки пыталась привлечь к суду автора «Капричос», и только обычная недогадливость короля спасла Гойя от жестокой расправы.

Один из офортов серии изображает человека, в ужасе закрывшего лицо руками. К нему устремляется рой сов, летучих мышей, безыменных, фантастических чудовищ. Кошмарные ночные видения! Они обступают человека, кривляются, гримасничают, машут перепончатыми крыльями...

Страшные видения обступают художника. «Капричос» надо смотреть подряд, лист за листом, как читают книгу. Тогда пахнёт на зрителя подлинным ужасом запоздалого средневековья, тогда встанет перед ним Испания тех лет. Монахи, потерявшие человеческий облик, бесстыдные ведьмы, столь похожие на королеву Марию - Луизу, ослы, облеченные властью (в одном из них узнавали всемогущего министра Годои), ослы на спинах людей, люди с завязанными глазами и ослиными ушами, отвратительные полузвери - полуптицы... И среди всей этой страшной кутерьмы изредка - бледная тень замученной жертвы, скорбная девушка, брошенная в тюрьму, изможденная преступница, которой читают приговор.

Для нас, потомков, значение «Капричос» - нe в остроте отдельных намеков и карикатур: многие из них нам теперь просто непонятны. Сила этой книги - в необычайной передаче мрачного духа тех лет, в огромном напряжении гнева художника, его боли, злобы и жгучей жалости.

Профили - одни безобразнее другого, тела - одно уродливее другого появляются из - под иглы Гойя. Да, таковы они, те, кто искажает прекрасное лицо его родины, его Испании, которой он жил и дышал, чьи песни некогда пел, чья юность была ему дороже всего. Это она, Испания, - замученная девушка, брошенная в зловонную темницу. Ее везут в уродливых одеждах злобные черные тени. Ее топчут на дорогах, распинают на площадях.

Не уходят с любимой земли гниющие, полуразложившиеся трупы. Они приподнимают падающую на них могильную плиту.

«И все - таки они не уходят» - так называет Гойя один из офортов серии. Они реальны, не выдуманы, эти «привидения», их не рассеет утренний крик петуха. Потому так горько и скорбно лицо художника, изображенное им самим на первом листе «Капричос».

И эти же годы для Франции - годы революции. Гром ее через Пиренеи докатывается до Гойя. Он, глухой, понимает язык революции глубже, чем здоровые его соотечественники.

Проходит несколько переполненных событиями лет. Испания втянута в войну с Францией. Войска Наполеона оккупировали страну. Трусливо отреклись от престола Карлос IV и сын его Фердинанд. Французы в Испании.