Я молчала (вот оно и началось! А как там Олесик, наш мямля?).

Ирина заглянула мне в глаза: «Ты же знаешь, что я человек мягкий и деликатный (ну-ну, никогда моя сестрица не отличалась ни скромностью, ни самокритичностью, подумала я), я ничего не сказала Люсе, только мягко, спокойно объяснила, что если она мать, то я, в конце концов, бабушка и на мальчика имею такие же права, как и она».

Я хотела было ей возразить, но Ирина ничего не желала слушать, продолжала рассказывать о домашних баталиях; как она купила Стасику джинсики, и как перевесила полочку и выставила на ней свои кактусы, и как Люся заперлась в своей комнате, и как пришел Олесь и сказал: «Мама, не трогай Люську, пусть она делает, как хочет». «Боже, — сказала ему Ирина, — но ведь я хочу, как лучше». А он на это ей ответил: «Да, но Люська привыкла быть хозяйкой». «А я-я-а-а!!! — закричала Ирина. — Я не привыкла быть хозяйкой?!» «Но тебя никто и не принуждает быть не хозяйкой», — сказал Олесь.

Кое-как я усмирила Ирину, поругав вместе с нею тупую и упрямую Люсю, тряпку Олеся и посетовав на то, что Стасик растет в такой неблагополучной атмосфере.

Все у них пошло наперекосяк. Каждое движение Ирины вызывало бурный протест и приступ отчаяния у Люси, депрессии у Олеся. «Движения» моей сестры я примерно представляю. На одном маленьком пространстве сошлись две сильные, но совершенно несовместимые натуры, а между ними болталась бедная фигура моего племянника и маленький мальчик. Удары сыпались и на них.

Ирина снова пришла ко мне в библиотеку и рыдала у меня на плече. Она все поняла: Олесь несчастлив с этой упрямой «деревяшкой», «деревяшка» его не любит, ребенка она калечит, и все это Ирина видит, но связана по рукам и ногам. Олесь умоляет ее НЕ ВМЕШИВАТЬСЯ.

— Ну, за что мне такое наказание! Почему у меня такой кошмарный сын! — воскликнула Ирина сквозь потоки слез. — Почему? — Она смотрела на меня своими красивыми заплаканными глазами с горестным недоумением.

— А ты не понимаешь — почему?

Она пожала плечами, ничего не расслышав в моем вопросе:

— Я для него так старалась. А как он был всегда одет?

Тут Ирина как бы опомнилась и остро посмотрела на меня:

— Может быть, ты винишь меня в том, что он жил с вами? Но ты же сестра, родной, близкий человек, а я была всегда под боком, в любую минуту...

Драма нарастала как снежный ком. И докатилась до сегодняшнего дня. К вот этой несчастной поездке...

В один из вечеров Ирина приехала к нам с чемоданом и сказала, что будет размениваться. Она сидела состарившаяся, потухшая, и только один раз искорка мелькнула в ее глазах, когда Виктор сказал, что у него на работе есть замечательный жених — не пьет, не курит и ему нужна женщина «до сорока», а это как раз и есть Ирина. Но искорка та в ней лишь мелькнула.

Олесь ушел от Люси. Обвинил ее словами Ирины (своих-то у него не очень), сказал, что она — тупая «деревяшка» и очень хорошо, что он это узнал сейчас, пока Стаська, маленький и для него уход отца не представит горя. Люся вскипела и сказала, чтобы он больше никогда сюда не являлся. Теперь Олесь . болтается по приятелям, на работе его не поймаешь, а больше искать негде.

Как мне было их всех жаль! Ирина жила у нас, все такая же потухшая, загасшая. Даже интриги на работе больше ее не интересовали. А три дня назад она сообщила, что едет в Ленинград в командировку, и еще неделю взяла за свой счет. Решила съездить, посмотреть на Питер и, может быть, зайти к старым друзьям Иосафатовича. Уехала. А я все думаю, голову ломаю, откуда у нас в семье такой вот Олесь? Мы все не слабого роду. Отец был замечательный человек, строитель, ездил в молодости по всем стройкам, на фронте был. Дед из села, из кузнецов, конягу мог на плечи поднять, два раза помирал, два — воскресал, а умер в сто лет невзначай: соседу помогал крышу перекрывать, перегрелся на солнце. Три ведь войны прошел...

Когда наш поезд подходил к Калинину, в вагон вернулся Олесь. Я уже знала от Ольги, что в дороге Ирине стало плохо — сердце. Ее сняли с поезда и отправили в горбольницу, в реанимацию. Ольгу с Олесем вызвали туда. Они сошли в Калинине. Что их ждет там? Мне очень хотелось, чтобы с Ириной все обошлось. Тогда они, наверное, что-то поймут, что-то изменят в своих отношениях, в жизни. А если уже поздно? Тогда будут эти двое казниться, страдать, просить прошения. Но у кого? Кого уже нет?

Я смотрела в окно, видела, как медленно идут эти двое по перрону, и думала о том, что Олесь — это явление, какое-то больное явление в нашей жизни: оставшийся от популяции внешний вид сильного мужчины, инфантильная, малюсенькая душа и заливающая все пространство большого красивого тела слабина.

Да, Ирина — взбалмошная женщина, она виновата изначально, однако ведь Олесик превратился в Олега, главу, так сказать, семьи, отчего же он не подумает о себе, о своей семье, об отношениях с близкими? Ведь и в сорок, и в семьдесят можно изменить в себе то, что тебе не нравится, что мешает тебе стать порядочным человеком. Мне скажут: «Олесь порядочный». Да, в том смысле, что никого не обокрал, не посадил невинного, не убил... А может, и убил? Не знаю. Не хочу, как говорится, «колуном, да по голове».

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.